Сколько же раз он был порот после старым князем за непослушание!
Сколько же между ними с робичичем было драк! Пока мать не вразумила
его, не заставила покориться — с виду. Чтоб перестал гневаться
отец, чтоб не выгнал их из терема прочь на окраину княжества. Видят
Боги, ему было нелегко!
Мать долго билась с ним, и Святополк все же смирился. Послушался
отца. Назвал бастрюка братом. Перестал задирать его и колотить. Он
смирился и затаился, зная, что однажды отец помрет, и тогда он
поквитается с Ярославом за все.
Но отец умер, а он все еще не поквитался.
— Скоро, брат. Скоро. Дай токмо срок, — шептал Святополк сквозь
плотно сжатые зубы.
Сперва он расправится с братниным воеводой, с ворчливым
стариком. Порой ему чудилось, что Крут видит его насквозь — до того
пристальный, пронизывающий был у него взгляд! Старый пестун
робичича, он возился с ним с детских сопливых лет. Его первый
защитник и помощник.
Голос Крута много весил в княжьем тереме на Ладоге. Воеводам
старого князя Мстислава было столько же зим, сколько ему самому.
Они умирали, и им на смену приходили новые. Забывался день, когда
сопливый бастрюк появился в тереме. Среди отроков и кметей
появлялось все больше тех, кто знавал Ярослава как воспитанника
старого князя, а после — как принятого в род княжича, привечаемого
отцом.
И потому немногие поддержали притязания Святополка, когда пришел
срок. Немногие застали то время, когда был Ярослав нагулянным
бастрюком. За его плечом стоял Крут: при старом князе служил он
лишь десятником; нынче же возвысился, первый воевода в дружине у
брата… Недолго ему осталось.
Как же они с робичичем дрались! Он, Святополк, хоть и был
младше, да пошел в мать статью. Быстро догнал Ярослава по росту и
бил его на равных. Тот же вечно уклонялся, на удары отвечал через
раз. Мать говорила, мол, мелкий сопливец знает себя виноватым,
потому и не бьет его в полную силу.
Вот уж кто не видел за собой никакой вины, так это их отец.
Старый князь порол его за драки нещадно, и Святополк возненавидел
его еще пуще, еще хлеще. Ярославу тоже доставалось, но все больше
от его пестуна, Крута. Князь Мстислав хоть и признавал бастрюка, а
все же не шибко приближал его к себе, держал поодаль, в конце
длинного княжеского стола. И токмо после, спустя зимы, почти перед
самой своей смертью посадил одесную, выделил перед воеводами и
дружиной…