А во-вторых – он всех без исключения считал такими же
приспособленцами и ничтожествами, как сам. Только более или менее
удачливыми в своём приспособленчестве. К слову, Иван Степаныч и
Петра таковым считал, и Карла, и всех прочих. И это его в итоге
погубило.
«Божиею милостию Пресветлейшему и Державнейшему Великому
Государю, Царю и Великому Князю Петру Алексеевичу, всея Великия и
Малыя и Белыя России Самодержцу, и проч. и проч. и проч.
Иван Мазепа, Гетман и Кавалер с войском Вашего Царского
Величества Запорожским, доверг себе пред Пресветлым Вашего Царского
Пресветлого Величества Маестатом, пад до лица земли пред Пресветлым
Вашего Царского Величества Престолом, у стопы ног Монарших смиренно
челом бью…»
Боже ж ты мой, сколько слов, сколько букв! И это только
вступление. Далее «реципиент» буквально надиктовал мне ещё на
четверть листа славословий в адрес Петра, но я, прочитав всё это,
мысленно выругался, порвал бумажку на мелкие клочья. Иди ты лесом,
Иван Степаныч. Обязательное вступление я, так и быть, повторю,
отдам дань эпохе. А дальше – сам.
Когда я завершил свою эпистолу не менее обязательными словами
«…Писан в селе Борщаговом, 1708 року, 3 Июля. Вашего Царского
Величества верноподданный и слуга нижайший Иван Мазепа, Гетман и
Кавалер Вашего Царского Пресветлого Величества войска
Запорожского…» – и ещё раз перечёл содержимое, «реципиент»
пришёл в такой ужас, что на миг я усомнился в своей способности
сохранить над ним контроль.
«В уме ли ты?!! – беззвучно орал Мазепа. – Не поверит он тебе! А
ежели и поверит, то ничего не сможет поделать! Сожги бумагу сию,
пока не поздно!»
«Страшно?» - спросил я, нехорошо усмехнувшись своему отражению в
зеркальце, висевшем на стене напротив.
«Страшно! – выпалил он. – Пусть ты прав, и царю судьба победить,
однако ежели поступишь так, как пишешь – не сносить тебе головы! А
голова-то моя, не твоя!»
«Зато если мне её не сносить, то и сдохнем вместе, – с гневной
издёвкой подумал я. – Тебе-то прямая дорога в ад. Интересно, а я
куда попаду?»
«Вручишь сие Кочубею – вскоре узнаешь!»
«Кто не рискует, тот не выигрывает, – я напомнил ему фразу,
сказанную мною же накануне. – Что ж, раз тебя так порвало, значит,
идея не самая дурацкая».
Оставалось присыпать письмо меленьким песочком, который здесь
использовали для удаления излишка чернил из написанного текста.
Затем стряхнул его в коробочку и принялся сворачивать лист. Но
печати не «возложил»: обещал же Василю, что вручу ему письмо
открытым. Правда, и держать этот листок придётся постоянно при
себе, чтоб не прочёл кто-то заинтересованный. Знаю одного типа,
который в бумагах Ивана Степаныча время от времени роется. И если
Мазепу это устраивало, то меня – нисколько.