1
Если Бонапарту нужны были деньги, деньги и ещё раз деньги, то
мне – кроме денег, конечно – требовалась максимальная осторожность.
Желательно, в тройном размере.
Самое смешное, что я здесь уже неделю торчу, и никто, ни одна
душа, не заподозрил, что «гетман не настоящий». А всё почему? Да
потому что реальный Мазепа и сам имел шесть лиц и двенадцать масок.
Если даже у осторожного Орлика не возникло сколько-нибудь серьёзных
подозрений на мой счёт, то, наверное, я не самый худший притворщик.
Во всяком случае, не хуже самого Ивана Степановича.
Как вы думаете, что сейчас у меня на столе? Письмо от нынешнего
польского короля Станислава Лещинского. И тон письма таков, что я
едва не плюнул с досады.
Вообще-то, «круль Стась» весьма точно понимает сложившуюся
ситуацию и своё место в оной. Он – холоп Карла. А я – то бишь, Иван
Степаныч – его личный холоп. И его такое положение абсолютно
устраивает. Идеальная иллюстрация сентенции: «Свободный человек,
попав в рабство, мечтает о свободе. Раб – о собственных рабах». Вот
только угрожать разглашением вассальной клятвы не стоило. Я не
Мазепа, я и обидеться на такое могу.
Скулящую личность гетмана я снова загнал в уголь сознания и
принялся за дело. Приноровиться к почерку реципиента стоило немало
труда: мелкая моторика мышц «помнила» движения Ивана Степановича,
но моё «я» так и норовило проявить себя. Приходилось и себя самого
держать под контролем… Тем не менее, попытки эдак с пятой у меня
получилось письмо, которое одновременно было писано рукой гетмана,
и в то же время разительно отличалось от прочих образцов его
эпистолярии, которые я находил как в его памяти, так и в шкатулке с
бумагами.
Хотите насладиться «высоким штилем» в моём понимании? Держитесь
покрепче.
«Сим сообщаю Вашей Светлости, что положение имею отчаянное.
Называть какие-либо имена рискну лишь при личной встрече, чаю,
увидимся вскорости, как только Вашей Светлости станет угодно
посетить Батурин.
Пусть не удивляет Вашу Светлость личность того, кто передаст
сие послание. Едино лишь имя его скажет Вам то, что я опасаюсь
доверить бумаге».
И всё. По сравнению с велеречивыми и многословными посланиями
Мазепы я, можно сказать, побил все рекорды лаконизма. Короче было
бы только ответное послание спартанцев царю Македонии Филиппу:
«Если». Да и слог, и лексикон резко отличались от прежних писем. Но
эти несколько строчек, попади они не в те руки, могли бы стоить мне
жизни.