— Кто это сделал? – спросил отец. — Землянский с Русаковым?
Я улыбнулся и промолчал.
— Завтра же снимаем побои, и я пишу заявление. Если откажешься
снимать побои, я все равно возьму выписку у врача и напишу
заявление как твой законный опекун.
— Так и сделай. Закрой их обоих и желательно отправь на
малолетку. Пусть вкусят зоновской романтики.
Отец помолчал немного, комкая край простыни, вскинул голову.
— Матери не говори про Лялиных.
Хорошо хоть н стал отрицать, что у него любовница.
— Она знает, — не стал лгать я. – Но молчит, страдает и терпит.
Все знают. Хреновый ты конспиролог.
Пусть привыкает к правде. Вон, покраснел, как помидор, аж
раздуло его от ярости, а сделать ничего не может: он же хороший, а
хорошие люди не бьют детей. При свидетелях. Я не удержался, потому
что было жутко обидно за Наташку в обносках, и добил его:
— Интересно, чем Ликуша, чужая кровь, лучше твоей родной дочери,
которая ходит в обносках и которую ты лупишь, как животное?
Ну вот, совсем как свекла стал. Психанул, сорвался с места. Ну и
проваливай!
Медсестра, которая подслушивала в сторонке, показала мне
«класс». Я отвернулся к стене и закрыл глаза. Мне совершенно не
хотелось видеть родителей. А вот брата и сестру – вполне. Но больше
всего моя душа желала, чтобы меня навестил Илюха.
Проснувшись рано утром, я почувствовал себя хорошо, «вспомнил»
свои имя и адрес, сказал их дежурному врачу, сходил в туалет, и ни
разу не затошнило. Поскольку в палату меня не переводили, я решил,
что пора готовиться к выписке. Подождал, пока придет другая смена и
они проведут пятиминутку, а во время обхода отловил женщину-врача и
спросил:
— Я чувствую себя хорошо. Скажите, пожалуйста, а домой меня
когда отпустят?
Она посмотрела на меня, как на говорящего кота.
— Тебя должны забрать родители.
— А если я с ними поссорился, и они не придут?
Отвечать она не стала. Посчитала, что, когда меня выпишут – не
мое щенячье дело.
Что отец ко мне не придет, то понятно, но мама… Она же мать, у
нее, по идее, за свое чадо должна болеть душа. Но если он ей велит
сидеть дома, она послушается. Надо ж сопляку указать его место.
Ближе к обеду начался ад, и мне казалось, что моя
многострадальная голова лопнет, как переспевший арбуз: дети устали
сидеть по палатам и начали резвиться. Медсестру, которая меня вчера
защищала, сменила истеричная тетенька с глазами навыкат и
одуванчиком на голове. Она смешно верещала, и дети шли на все,
чтобы извлечь из нее звук и с хохотом разбежаться.