– Скушайте. Вы так мало кушаете. – Сурово рычала она. – Из-за вас и госпожа голодной останется. За компанию, как говорится.
Всеволод не знал, что и сказать. Он отрицательно качнул головой и приложив руку к груди, отказывался от добавки.
Веда горестно вздохнула и достав ещё одно яйцо, сама стукнула один снаряд об другой.
– Стыд какой. – Разбивая яйцо и вмиг очистив, пробормотала Веда. – Ещё ломается…
Запихнув яйцо целиком в рот, она продолжала честить дракона, но не слишком внятно. Всеволод, внимавший нотации, деликатно переспросил:
– Виноват?
Сари тоже вопросительно посмотрела на трапезовавшую, вытаскивая из корзины одно яйцо за другим и выкладывая их на деревянное блюдо. По ободку блюда вилась вырезанная надпись. Всеволод, даже не вчитываясь, узнал формулу из того заклинания, которое они с Ведой вспоминали по дороге.
Веда перекатила яйцо со щеки на щёку и вполне отчётливо объяснила:
– Ему стыдно, что он у вас в курятнике набедокурил, как лиса.
Она тщательно смела пёстрые скорлупки в ладонь и забросила в другую корзиночку, под стол. Горка скорлупок наводила на мысль о всемирном заговоре веснушек и крапинок. Акуле же они напомнили гигантский комок океанической пены.
Всеволод выглядел смутившимся. Сари похлопала его лапой по запястью, нарочно чуть выпустив когти.
– А теперь яиц налопался, вот ему и не в тему. У него же, наверное совесть есть.
Всеволод, и точно скушавший во время завтрака несколько более означенного им количества под упорнейшие уговоры хозяйки, смутился ещё заметнее.
Сари смеялась. Внезапно она посерьёзнела.
– Шутки шутками, милая, но пора о деле подумать.
– Да, да. – Подтвердила Веда, уписывая оставшиеся яйца с похвальной скоростью.– У меня есть дело. К Гараме.
Сари приятно удивилась:
– Вот умница. По правде, я беспокоилась… Но ты не производила впечатления дурочки, которая будет артачиться по пустякам. Я уже с ним договорилась, у него есть время. Немного – он всегда, видите ли, занят – но вот его дословное рычание, вернее, то, что он называет рычанием, – с лёгкой усмешкой вставила Сари, – «тащи сюда башмаки, Сари, и поживее».
То, что она сказала, изображая Гараму, вовсе не походило на рычание, а, скорее, на птичий писк. При слове «башмаки» Всеволод заметно вздрогнул, непроизвольно глянув под ноги. Намертво приклеенная к подошве скорлупа, видно, тревожила его совесть, которая у него, точно, была.