Забавная это была пара: полный, лысый, как колено, дядечка
интеллигентного вида и полупьяный гамадрил мерзкой наружности в
ржавого цвета пиджаке. Дядечка увлеченно обрисовывал гамадрилу
тонкости изготовления по-настоящему качественного самогона из
проросшей пшеницы, особенно упирая на наличие глюкозы в ростках и
необходимости «рубить хвосты». Гамадрил примерно раз в минуту
вставлял краткие матерные замечания, сводившиеся к тому, что он
поражен уровнем компетенции собеседника. За окном все еще
проплывали густо заросшие зеленью заводские окраины, когда ситуация
в автобусе изменилась.
— На конечной садились, оплачиваем проезд, — пробубнил водитель.
Голова у него поворачивалась плохо, но и мохнатый затылок под
кепкой достаточно ясно показывал степень неудовольствия. Пассажиры
инстинктивно замолчали и переглянулись, выискивая источник
нарушения, так что быстренько оказалось, что это — тот самый
подросток в шарфе. Он тупо глядел прямо перед собой и ни на что,
казалось, не реагировал.
— Парень, проезд платный, — сообщил на весь салон водитель,
теряя терпение, но вставать не стал: с ногами у него, как у
большинства в этой профессии, было не очень. Потом, судя по звуку,
плюнул; автобус дернул задом и остановился. — Алё, в шарфе! Платим
или выходим!
— Я не оплачиваю проезд, — буркнул паренек, сводя глаза в кучку
и выпрямившись на сиденье; мои надежды на спокойный рейс разбились
в мелкие осколки, вроде фарфоровых, работы Кузнецова. — Имею право,
я ветеран.
— Ветеран чего? — с ухмылкой поинтересовался гамадрил,
дополнив намечающуюся дискуссию. Он, скрипя, как ржавый механизм,
поднялся, покачнулся в проходе, шатко шагнул в сторону. —
Куликовской битвы?
Шарф не обратил внимания, снова уйдя в себя и сгорбившись.
Смеющийся гамадрил отступил вглубь салона. Водитель проворчал
что-то про обнаглевшую молодежь, которая пользуется чужой добротой
как не в себя, и снова тронул автобус. Очень кстати, хотя в суд я
один черт теперь уже опоздал.
Возобновились разговоры, малолетки сзади опять принялись
наклеивать переводные картинки на розовую чешую своего ручного
броненосца, а гамадрил так и решил больше не садиться. Он качался
между сиденьями, фыркал, кряхтел, крякал и отхаркивался, а
временами начинал бормотать что-то под нос осипшим голосом —
наверное, визуализировал описанный чуть ранее самогон. Автобус
медленно перевалился через железнодорожную насыпь, проехал под
мостом, миновал рынок и приближался к военному госпиталю, когда за
поручень рядом со мной ухватилась рука в перчатке с обрезанными
пальцами.