Зато ветер стал сильнее – задул до
шести баллов, точно в фордевинд, отчего «Квадрант» занесло кормой
вперёд и едва не положило на подветренный борт. Казакову, как и
всем остальным, , вмиг стало не до творящегося вокруг катаклизма –
свирепый рык Валуэра перекрывал свист ветра возле втугую выбранных
снастей стоячего такелажа; жёсткие концы рвались из рук, в кровь
обдирая непривычные, чересчур мягкие для такой работы ладони
московского интеллигента, да гулко хлопало над головой полотнище
грота.
- Шкот! Шкот перекинь на другой борт!
– заорал Серёга. Казаков очнулся и принялся распускать снасть.
Огромный трапецевидный парус вот-вот готов был треснуть по шву под
напором шестибалльного ветра. Гик (длинная, толстая жердь,
удерживающая нижнюю кромку) едва не выгибалсяь, и теперь
требовалось освободить его, дать упереться в ванты, снимая с дерева
опасную нагрузку. Валуэр надсадно орал на своём языке, подгоняя
зазевавшегося новичка – петлю шкота, как назло, закусило и Казаков,
матерясь на чём свет стоит и в кровь сбивая измученные пальцы,
высвобождал клятую снасть,
И вдруг всё кончилось – разом, вдруг.
Неподатливый шкот петлями обвивал точёные дубовые нагели;
бригантина выровнялась и шла теперь на ровном киле; матрос, резво
вскарабкавшийся на грот-мачту, ловко притягивалк гафелю смотанный
топсель. Ещё двое, разбежавшись по обе стороны от фор-марса,
уперлись ногами в ниточки пертов и подбирали полотнище паруса к
рею, крепя образовавшиеся складки кусками канатов, пропущенных, на
манер завязок, сквозь парусину – как бишь их, риф-сезни? Да
наплевать, потом у Серёги можно спросить, если понадобится… Казаков
оторвал взгляд от окровавленных, ободранных пальцев и обозрел
окружающее пространство.
А посмотреть было на что. Бригантину
несло вперёд по прямой, как стрела, морской дороге - не по дороге
даже, а по тоннелю, края которого, исчерченные строчками волн и
испятнанные пенными барашками, сначала плавно, а потом всё круче и
круче загибались вверх. Где-то там, в вышине они сливались с
полосами облаков, летящих по вогнутому на манер трубы небосводу. И
во всём мире не осталось больше ничего, кроме этой великанской
трубы, ряби волн, переходящей в рябь облаков и заунывного свиста в
стоячем такелаже «Квадранта».
- Мы на Фарватере! – крикнул прямо в
ухо Серёга. Когда он успел подойти, Казаков не заметил. Теперь
взгляд его был прикован к ослепительной точке, вспыхнувшей в
дальней перспективе тоннеля, там, куда был уставлен бушприт
бригантины. самом кончике бушприта. Точка разгоралась, то
переливаясь всеми цветами радуги, то производя, подобно маяку,
последовательные серии вспышек. Да это же и есть Маяк, сообразил
вдруг Казаков – тот самый, Истинный, он же единственный, и прямо не
него идёт сейчас «Квадрант»…