Матросская наука показалась Казакову
не слишком сложной – во всяком случае, поначалу, когда от него
потребовалось тянуть концы, попадая в ритм, отсчитываемый боцманом
на незнакомом языке, да крепить их на кофель-нагельных планках.
Наверное, когда погода испортится, новоявленным палубным матросам
придётся тяжелее – но сейчас всё было просто замечательно.
«Квадрант» весело бежал в крутой бакштаг, четырёхбалльный ветер
(согласно шкале Бофорта - удлиненные волны, испятнанные то тут, то
там кучерявыми барашками) круто выгибал паруса, в порывах заставляя
судно крениться так, что планширь чертил по воде, а бушприт то
склонялся к самым волнам, то задирался выше линии горизонта.
Казакову вдруг мучительно захотелось забраться в натянутую под
бушпритом сетку – и любоваться форштевнем, с шорохом режущим воду,
не обращая внимания на сыплющиеся дождём брызги. Он даже повернулся
к Серёге, чтобы спросить позволения – но в этот самый момент
капитан Валуэр оторвался от странного, напоминающего старинную
астролябию приспособления из тёмной полированной бронзы и каркнул:
«Пора»! Приготовиться, входим в Фарватер!
Все, кто был на судне, от этого слова
напряглись, посуровели, а собачонка кора опрометью кинулась по
трапу в каюту – надо полагать, уже знала, что это означает. Казаков
покосился на Сергея – старый друг замер, вцепившись обеими руками в
грота-шкот, на скулах его вздулись желваки, серые глаза налились
тревожной сталью. Тогда он поискал глазами маяк на Бесовом Носу –
но нет, ни зеркальных вспышек, ни таинственных огней, про которые
рассказывал Серёга, описывая свои путешествия но Фарватерам, там не
наблюдалось. Он совсем уже поинтересоваться, в чём дело и к чему,
собственно, надо приготовиться – как вдруг вспомнил, что маяк пока
не приспособлен к выполнению этой таинственной функции, а вход на
Фарватер мастер Валу искал, видимо, как раз с помощью этой самой
«астролябии». Казаков испытал мгновенное облегчение (всё же
соображаю, рановато ещё говорить о маразме!) и тут его – их всех,
вместе с бригантиной, собакой Крой и орангутаноподобным боцманом –
накрыла тьма.
Органы чувств отказали все и сразу –
словно при какой-то невиданной контузии, взрыва, только не
гремяще-огненного, а непроницаемо-чёрного, напоенного ледяным
холодом, отрицающим саму возможность жизни, тепла, света… Казаков
не успел испугаться этой внезапно накатившей мертвенной волны – как
она уже схлынула, отпустила, осталась за кормой, словно её и не
было вовсе. Вместе с ней не стало ряби на онежской воде, Большого и
Малого Гольцов плоских, одетых низким кривыми лесом нашлёпок на
поверхности озера. Не стало свежевыкрашенной в белый цвет башенки
маяка на каменном кончике Бесова Носа и даже серенького осеннего
неба.