Явившаяся на зов хозяйка заведения
предложила принести раздвижную ширму, чтобы гостям (Казаков
машинально отметил, что его спутника в заведении, похоже, неплохо
знают) не мешали прочие посетители. Они были под стать антуражу: не
курортники, с любопытством пялящиеся на экзотику, не наскоро
перекусывающий офисный планктон - рыбаки, матросы, молодые люди в
форме с якорьками и золочёными шевронами, горожане, рассматривающие
за чашечкой кофе газеты, все сплошь на незнакомых языках…
От ширмы друзья отказались – народу в
заведении было немного, говорили посетители тихо, кружками по
столам не стучали. Время шумного застолья, как пояснил Сергей,
настанет позже, с закатом солнца – тогда на низком подиуме возле
очага появится скрипач, смахивающий на чернявого одесского грека,
как их описывал Куприн.
На стенах заведения, так же густо
закопченных чадом масляных ламп, дымом из трубок и очага, висели
морские пейзажи. А на самом месте Казаков заметил портрет мужчины в
капитанской фуражке, с длинным, лошадиным лицом – после недолгого
колебания он опознал в нём Александра Грина.
Меню «Белого дельфина» тоже не
преподнесло особых сюрпризов. Тётушка Гвинкль (она сама взялась их
обслуживать, подтверждая догадку Казакова) выставила на стол
большое деревянное блюдо, полное жареной рыбы вроде черноморской
барабульки, и второе такое же, но с овощным рагу. Всё это
великолепие гармонично дополняли глиняные кружки «капитанского» эля
ёмкостью, как тут же объяснил Серёга, в пинту. Под жареную рыбу и
рагу они не заметили, как употребили по три, не меньше таких пинт –
эль, содержащийся в них был обильно сдобрен корицей и имбирём. И
когда Сергей потребовал, наконец, рома – Казаков отнёсся к этому
без прежнего энтузиазма. Но - покорно подставил свою стопку,
толстого, мутно-зелёного стекла, очень тяжёлую.
Ром оказался хорош – ароматный
чрезвычайно крепкий. К нему полагался большой оловянный кофейник с
чёрным обжигающим кофе и ещё одно блюдо, заполненное блюдо чем-то,
напоминающим восточные сладости – во всяком случае, коричневые,
густо посыпанные корицей ломтики пахлавы Казаков опознал вполне
уверенно.
Это всё футуршок, упрямо повторял
Казаков, шагая по мостовой. И даже не «футур…» - ведь оказался он
не в будущем, а… тьфу, даже термина подходящего не подобрать!.
Конечно, попаданческая литература подбрасывала порой и не такие
сюжеты – но кто, скажите на милость, воспринимал их всерьёз? Они
проходили по той же категории вероятности что маги, эльфы и прочие
Белые Ходоки, которых наплодили авторы, работающие в жанре фэнтези.
Почитать – можно; помечтать, пофантазировать – да сколько угодно;
поиграть, неважно, на компе ли, в полевой ли ролёвке – с полным
вашим удовольствием, если найдётся достаточное количество
подвинутых на той же теме. А вот вообразить себе реализацию
подобного сценария – нет, не получалось. Всё сводилось к
железобетонному «этого не может быть, потому что не может быть
никогда» - и неважно, идёт ли речь о маге с Кольцом Всевластья, или
о пожилом неудачнике, очнувшемся внезапно в теле самого себя, но
пятнадцатилетнего. Этот изначальный посыл априори нёс могучий заряд
нереальности, перечеркивающий сколько-нибудь рациональное отношение
к сюжету. Оставалась, правда, лазейка в виде альтернативной
истории, сакраментального «а что было бы, если?..» - но это уже на
любителя. К числу которых Казаков тоже относился – правда, в
разумных пределах. Без фанатизма.