Но одновременно с этим «криком» мне, как будто, даже и
получшело. Мысли перестали «плыть» и путаться, сердце перестало
агонизировать – оно выравнивало свой рваный ритм, постепенно снижая
частоту сокращений. По всей видимости, кризис отступал. Рана
перестала пульсировать и гореть огнем, а вскоре боль и вовсе
прошла.
Я осторожно приподнял пропитавшиеся кровью тряпки, и несмело
прикоснулся к ране кончиками пальцев. Что за черт? Обнаружить дыру
в пузе мне не удалось. Вот не было ничего на её прежнем месте!
Совсем! Только скользкая от пролитой крови кожа. Целая и
невредимая! Нет, так не бывает!
Я еще раз тщательно поелозил по своему окровавленному животу
пальцами, но колотая рана так и не появилась. Я бессильно
распластался по кровати, и некоторое время лежал неподвижно, не в
силах поверить в произошедшее чудо. Ведь не могла же она так
стремительно зарасти? Или я чего-то не понимаю?
В голове царил полный сумбур, но я волевым усилием подавил
мысленные разброд и шатания. Разбираться с чудесным исцелением буду
позже. Теперь же мне срочно нужно было сообразить кто я, где я и
что, черт возьми, со мной произошло?
Ведь глубокая колотая дыра в пузе и подушка на морде, которой
мне явно заткнули рот, чтобы не орал, не от сырости же появились?
Значит, кто-то очень сильно хотел меня спровадить на тот свет! Это
было понятно, как ясен пень!
А вот по всем остальным вопросам никаких соображений так и не
возникло. Я не смог вспомнить ничего: ни кто я - ни имени, ни
фамилии, ни возраста; ни где я - ни улицы, ни города, ни даже
страны; ни «когда» я - день, месяц и год – все пребывало в сплошном
тумане. Ладно, успею еще разобраться. Я жив – а это уже хорошо!
Пока мысли в голове метались, как перепуганные птахи в клетке, я
успел мельком осмотреться. Лежал я в каком-то маленьком темном
чулане со скошенным низеньким потолком. Все пространство этой
каморки папы Карло занимала моя кровать - со стандартными
металлическими спинками и растянутой «панцирной» сеткой. Из
остальной мебели в чулан влез лишь деревянный табурет с
облупившейся краской, стоявший в изголовье кровати.
От остального помещения моя каморка была отделена цветастой
ситцевой занавеской. Сквозь её тонкую ткань пробивался тусклый свет
электрической лампы, подвешенной где-то под потолком. И кто-то там,
за этой весьма и весьма номинальной загородкой, очень шумно
возился…