Дождавшись, когда его подельник перехватит запястья жертвы, он
принялся жестко тискать нежную грудь девушки, умышленно причиняя ей
нестерпимую боль. В глаза мне бросилось обилие синих тюремных
татуировок, резко контрастирующих со светлой незагорелой кожей
девчушки, мгновенно покрасневшей от грубых рук уголовника.
Она вновь заполошно забилась «в тисках», замотала головой и
испуганно замычала - её рот оказался заткнут какой-то неопрятной
тряпицей, скрученной в тугой ролик на манер кляпа.
- Ай, какая цыпа! – Едва не роняя слюни от вожделения, выдохнул
уркаган, продолжающий бесцеремонно лапать свою жертву. –
Сладенькая! Нетронутая еще! - И он грубо впился зубами в её
напряженный сосок.
- Балабас, я тоже её помацать хочу! – Нетерпеливо зашлепал
слюнявыми губёшками Гунявый, на вид самый молодой из троицы – лет
восемнадцати, продолжающий удерживать руки девушки. – Ну, дай, дай
мне хоть за цыцки её подержаться!
- Сопли подбери, Гуня! – оторвавшись от груди девчонки, с
вальяжной ленцой бросил ему Балабас. - Успеешь еще и
басы[3] помацать и вдуть со всем
прилежанием! Но только после нас с Композитором!
- Слышь, Шуберт, - окликнул Гуня еще одного отморозка из троицы,
чей бритый затылок я мог наблюдать только со спины, - может,
побыстрее лохматый сейф ей взломаешь? А то я пока двойной
сеанс[4] пережду – так и обкончаюсь
совсем!
- А ну цыть, сявка мелкокалиберная! – рявкнул на подельника
Шуберт, сидящий на кровати в ногах у девушки. – Еще только не по
делу вякнешь – ляжешь рядком вместе с контуженным!
- Я вот только одного не понял, бугор, - произнес Балабас, - на
кой ляд ты его замочил? Он ведь и так ни петь, ни рисовать…
- Убогих на дух не переношу! – бросил сквозь зубы матерый
уголовник.
Ага, вот и нашелся тот деятель, который меня на перо посадил.
Похоже, что это он здесь всем калганом рулит. Значит, первым его
заземлю!
Шуберт сместился слегка в сторону, и я увидел, чем он там
занимался все это время – привязывал ноги девчушки обрывками
простыни к железной спинке кровати.
- А ты, сучка драная, - зловеще произнес Композитор, поднимая с
пола измазанную кровью финку и поднося ее к лицу жертвы, - будешь
дергаться необъезженной кобылкой – всю твою смазливую мордашку под
хохлому распишу[5]! Так что лежи и нишкни
мне тут! – И он вновь положил финку на пол рядом с кроватью.