Крапива
едва успела нырнуть в избу да спрятаться за занавесью в женской половине, когда
вошла мать. По обыкновению суетливая и непоседливая, она уже успела запачкать
руки землёй – работала в огороде.
-
Крапива, ты?
-
Я!
Девка
как могла быстро распахнула сундук в поисках сменной рубахи, да не успела.
Матушка уже отдёрнула занавеску да так и замерла с разинутым ртом.
-
Ты что сделала?
Тут
Лассиным платком не спасёшься. Зоркая Таха успела и запачканную понёву
разглядеть, и порванную рубаху. Крапива сделалась красной, что варёный рак. А
тут ещё и любопытные братья встрепенулись на шум и выглянули проверить, не их
ли ругают.
-
Дай прикрыться… - негромко попросила девка.
-
А что это? – Таха уперла ладони в бёдра. – Как бесстыдничать так она первая, а
как матери показаться, так срам прикрыть норовит?! Ну-ка, что это у тебя?
Ловким
движением она сдёрнула платок.
-
Чей?
-
Лассин…
Таха
скривилась.
-
Велено же тебе, не водись с этой гульнёй! Молодая да ранняя, свою честь не
сбережёт и тебя дурному научит!
Крапива
прикрыла грудь и грозно зыркнула на братьев. Те мигом спрятали вихрастые
головы.
-
Скажешь тоже, - пробурчала девка, натягивая новую рубаху.
-
А это что?!
Не
только у княжича остались метки после их с Крапивой встречи. Влас тоже одарил
девицу напоминанием о жарких поцелуях: на шее алели пятна, а на плече, повыше
локтя, проявился синяк от жадной пятерни.
Мать
всполошилась:
-
Ты куда полезла, негодница?! На кого вешалась?!
Наперво
Таха замахнулась рукой, но быстро вспомнила, что дочь трогать не след, и
хлестнула её платком. Крапива едва успела лицо закрыть.
Тут
бы объяснить, что к чему, поплакаться матушке, излить горе. Но Крапива лишь
упрямо молчала. Да и к чему? Не впервые мать ярится, не впервые Крапива беду
свою запирает в сердце. Ничего, остынет. И всё пойдёт своим чередом.
-
На что ж мне наказание такое?! – пустила слезу Таха. Замахнулась платком ещё
раз да и швырнула его в дочь. Та поймала – тоже не впервой. – Стыдоба да
убыток! Что люди-то скажут?
-
Не видел меня никто… - буркнула Крапива. – Только Ласса.
-
Вот она первой Матке и доложит! Горе ты горе луковое!
О
том, кто обидел и не случилось ли страшного, мать Крапиву так и не спросила. Да
девка и не рассказала бы.
Попеняв
дочери за безделие и попорченную одёжу ещё немного, Таха вышла из дому –
жаловаться мужу. Тогда только Крапива вздохнула спокойно, переоделась да
подпоясалась потуже.