И все-таки сейчас в его взгляде не было той ненависти и
горячечной ярости, что испугала меня два месяца назад.
Но порой отступление — лучшая тактика.
— Вы злорадствуете над женщиной, которую бросили в стан
врага?
Ага, отступление. Говорил же Искен: «Не нарывайся». Но жизнь
меня ничему не учит. Если молния вскипела в крови, не успокоюсь,
пока не выпущу весь пар.
— Вы почетный дипломат, а не пленница. Не стоит
драматизировать.
«Заткнись, Мирай! Заткнись!» — завопил внутренний голос с
интонациями Искена.
Я вперила взгляд в озеро, надеясь остыть, но и там увидела
отражение Грома. Он стал моим личным проклятием. Его тень нависала
надо мной, заслоняя солнце.
— Вам была дорога та лента?
Почему это его интересует? Откуда такие странные вопросы? Как
будто на что-то намекает.
Я посмотрела на него искоса и осторожно ответила:
— Да.
— Откуда она у вас?
— Мне подарил ее дядя Комо. Для меня она была как талисман. А
вы… — я запнулась и медленно опустила взгляд, но получилось, что
оглядела Грома с головы до мысков сапог. Он снял нагрудник, и
черная ткань прилегала к телу, не скрывая очертаний хорошо развитых
мышц. — Вы казались мне менее общительным.
— Я спросил у Мая, что значил тот ритуал, — сообщил Гром
бесстрастным тоном, даже не обратив внимания на мои слова.
Внутри все перевернулось, а потом съежилось от мучительного и
болезненного стыда.
— Госпожа Мирай, — его голос стал капельку теплей. — Не
переживайте, нам это не грозит.
И развернулся, чтобы уйти и оставить за собой последнее
слово.
— Да, верно. Вы совершенно правы! — дыхание участилось, пальцы
сжались в кулаки, по ним скользнули тонкие голубые молнии и как
змеи свернулись на запястях. — Ведь мужчина должен завязать на
дереве ленту своей любимой девушки. То должен был быть
жест вечной любви, а не вечной ненависти.
Он замер, а потом медленно повернулся. Пока приближался, взгляд
его блуждал по моему лицу, изучая. Я напряглась, готовая
обороняться.
— У меня нет к вам ненависти, — проговорил негромко, но четко. —
Ненавидеть и мстить женщине недостойно. Есть лишь досада.
И все равно оставил последнее слово за собой!
Какая досада? На кого? На меня или на себя? Кто поймет этого
Грома?
Захотелось собрать на ладони сгусток оранжевого цвета и
запустить ему в спину шаровой молнией. Ненависти у него ко мне нет!
А маска благородства-то не треснет, Гром?