– Свободны господа, не задерживаю, – объявил император, но едва
оба докладчика поклонились ему и направились к дверям, прибавил. –
А насчет этого дела не ослабляйте своего внимания. Мы и на
следующем докладе его обсудим, доложите мне новые соображения. И
там в приемной сидит граф Уваров, попросите его ко мне. Но не
тотчас, а пусть минуток пять подождет.
Проводив генералов, император прошел пару раз по приемной туда и
обратно, а затем подошел к известному уже читателю шкафу, открыл
его, извлек шкатулку и взглянул на лежащий на бархатной подушечке
камень. На этот раз в свете камня не было заметно тревожной
пульсации, как прежде. Свет его был ровным, но как будто стал
слабее, тусклым и печальным, словно нечто внутри камня надломилось
и теперь медленно умирало.
– Господи… – прошептал император. – Укрепи меня… Обрати на меня,
недостойного, вновь взор очей твоих. Дай мне знак.
Но знака не было. Заслышав в передней осторожные шаги графа,
император торопливо закрыл шкатулку и вернул ее на место.

А поручик Брагинский, не зная о том, на каком уровне недавно
обсуждали его скромную персону, явился на службу в настроении
приподнятом и игривом.
Корнета Вихрова, дежурившего в приемной, хлопнул по плечу и
спросил о здоровье его матушки. Тот в ответ вытянулся в струнку и
отрапортовал, что с матушкой все благополучно, а вот
унтер-офицерская вдова Занозина приходила уже в третий раз и все с
прошением относительно того, что ее жильцы практикуют черную магию.
А именно – бормочут слова на непонятном языке, а недавно говорили о
том, как резали какую-то лягушку.
– Так у нее студенты-медики живут, – ответил Герман, зевнув. –
Мы же еще в прошлый раз выясняли. Студент Ерголин приехал на
каникулы с двумя приятелями.
– Так точно, – отрапортовал Вихров. – Однако циркуляр номер сто
двадцать четыре че эм требует проведения повторной проверки в
случае повторного заявления о внешнем воздействии, даже если
первичное не подтвердилось, а кроме того…
Герман вздохнул и жестом остановил корнета. Ему стало даже
немножко жалко парня: закончив кадетский корпус, он привык там к
жесткой дисциплине, и попади он к такому же дисциплинированному
начальнику (вот хоть бы к ротмистру Трезорцеву), был бы за это
вознагражден. Германа же он только раздражал своей
пунктуальностью.