–
А парадную форму зачем берёшь? – удивился Кузька, – тебе там всё
равно на черновые работы возьмут, будешь декорации таскать и какахи
за лошадьми убирать.
Я
спорить не стал и вернул парадную одежду на место, в
тумбочку.
–
А учебники зачем? – продолжал допрашивать меня рачительный Кузька,
– тебя всё равно от занятий до октября отстранили, потом, как
обычно, на второй год оставят.
Но
здесь я имел свою точку зрения – нужно было ознакомиться с новым
миром, и книги мне пригодятся, почитаю.
–
Учиться буду, – сказал я и Кузька спорить не стал, лишь по
насмешливому взгляду, которым он меня окинул, стало ясно, что он ни
капельки не верит в обучаемость Генки Капустина.
–
Слушай, ещё же справку нужно! – хлопнул себя по лбу
Кузька.
–
Какую?
–
А как тебя отсюда выпустят? Да и Гудков без бумаг не
возьмёт.
–
Слушай, Кузь, а где её брать?
–
Ты давай доскладывайся, а я сбегаю к Виктору и возьму.
–
Давай, – обрадовался я и Кузька вылетел из спальни, а я продолжил
отбирать генкины вещи.
Я
как раз сортировал книги (замусоленный библиотечный томик про Ната
Пинкертона оставлю здесь, а вот учебник по истории – беру с
собой!), как вдруг скрипнула дверь и в спальню, крадучись, вошли
четверо пацанов.
Я
продолжал спокойно собирать вещи, не обращая на них внимания, когда
они вдруг подошли ко мне и обступили. Я поднял голову, один из них
был Чуня, тот, что обличал Генку на собрании СТК.
–
Ты шкурник и враг, Капустин! Думаешь, мы твою вражескую натуру не
видим? Можешь не прикидываться! – звыпалил вдруг Чуня.
–
Почему это я враг? – удивился я и добавил в наволочку учебник по
естествознанию.
–
Слушай ты! Если бы моё право, я бы тебя собственными руками
застрелил бы, вражина буржуйская! – продолжал докапываться до меня
Чуня.
–
Сочувствую, – пожал я плечами, не желая спорить с ребёнком и
продолжил собирать вещи.
–
Да ты гля, какая сволочь! – закричал Чуня, – бей гада,
ребя!
На
меня набросились вчетвером. Я никогда не мог ударить ребенка,
поэтому поначалу просто старался задержать их кулаки. Буквально
через несколько минут эти детишки накостыляли мне, взрослому
мужику, так, что я уже был не рад своим толерантным
принципам.
Во
мне закипела злость, и я со всей дури пнул ближайшего пацана по
ноге. Тот взвыл, потирая больное место. На меня тут же кинулся
другой шкет. Ему я отвесил смачную оплеуху. Он схватился за ухо и
тоненько заныл на одной ноте. И тут сзади на меня набросили одеяло
и принялись мутузить. Еле-еле я отбивался и одновременно прикрывал
лицо от ударов.