Среди этого мельтешения стояла она,
Анка, не шевелясь и почти не дыша, словно статуя. Только глаза ее
двигались, стараясь поспеть за всем сразу.
- Видели же, что воды по грудь,
зачем гроб поднимали! – кричал кто-то.
- У нас протокол, - огрызались ему в
ответ, - перевозим, не вскрывая. Это пусть прокуратура выясняет,
кто дал согласие на эксгумацию!
- Закапывайте быстрее, пока мы все
не заболели!
- А кто вас всех сюда приглашал?
Чтоб вы все передохли!
- Прекратите! Родителей
пожалейте!
- Знали, на что шли!
Черный мешок скрылся в машине.
Кто-то молился, кто-то сыпал проклятиями, кто-то рыдал. Подоспела
скорая, в которую погрузили Лену с Игорем. Мужики, уже трижды
пожалевшие, что подписались на такое дело, обмотав лица майками,
теперь спешно закидывали могилу глиной. Толпа начала расходиться.
Анка ловила взгляды – все без исключения алчные, жадные, полные
нездорового восторга и жути. Будет теперь тем для разговоров на
долгие-долгие годы.
Сердобольная баба Ира – соседка –
заметила окаменевшую среди могил девочку, запричитала и, положив
дрожащую руку ей на плечо, завернула, повела прочь.
- Что ж ты, дурочка, пришла-то?
- Попрощаться…, - ответила Анка, с
трудом разлепив пересохшие губы.
- Ну, ничего-ничего, ты молодая, все
забудется. Людей надо помнить живыми, а что отдано земле, то земле
и принадлежать до́лжно на веки-вечные. Большой грех. Господь
покарал. Где ж это видано, чтоб могилку вскрывать, когда и года не
прошло… Сверху-то песочек, а споднизу – ишь воды по пояс. Пойдем, я
тебя домой отведу…
…
Не права оказалась баба Ира. Не
забылось. Много месяцев Анка пребывала в ступоре, денно и нощно
прокручивая и прокручивая в памяти отвратительную сцену. Родители,
узнав, чему она оказалась свидетелем, пришли в ужас и спешно увезли
ее из деревни. Водили по психологам, пытаясь по горячим следам
залечить травму. Только Анка ни родителям, ни психологу так и не
созналась, что для нее лично никакой травмы не было. Второе
«рождение» бедной Мироси навсегда осталось для нее… самым ярким и
прекрасным событием в жизни. Она влюбилась в эти желеобразные
глаза, в застывшие, вытянутые руки, в мелкие, заплесневелые зубы,
торчащие из черных десен… Смерть безумна, смерть чудовищна, но так…
прекрасна! И Мирося навеки осталась ее олицетворением и
единственной в жизни любовью.