– Этот.
У матери подломились ноги. Отец
и тот покачнулся, раздирая ворот рубахи. Хлюд скороговоркой
пробормотал благодарственную здравицу, а крефф, которого он называл
Донатосом, велел через пол-оборота быть готовым выехать.
Подорожную суму собирать не
пришлось, она и без того залежалась за столько-то дней.
Толком не попрощавшись с
родителями, так до конца еще и не поняв, что все-таки произошло,
Тамир оказался за воротами Елашира.
Он словно оцепенел, в голове не
осталось мыслей. Пустота. Не мог рассудок воспринять такое
откровение: он – Тамир, сын пекаря Строка, единственный ребенок
своих родителей – толстый, хворый, нескладный, постоянно мучающийся
одышкой и вдруг... Осененный? Быть того не может!
Но даже своим окаменевшим
сознанием парень понимал – креффы не ошибаются. Никогда. И если его
выбрали, то впереди обучение в Цитадели. Но как же тогда Старград,
Радим? А мать, отец – как?! Вся их отрада – сын. И вдруг
разлучиться на пять вёсен! Да переживут ли? Одно дело знать, что
единственное дитя в тепле и сытости, а другое – в Цитадели
обучается, не пойми на кого.
Вот тогда набрался Тамир
смелости спросить у молчаливого спутника, кем суждено ему стать.
Донатос посмотрел на него оловянными глазами и ответил:
– Первый год никем. А дальше
поглядим.
Эти слова успокоили парня.
Чего, правда, всполошился? Небось, отправят к целителям учиться
припарки ставить да зелья варить. Почему к ним? Да потому что,
прямо скажем, ратоборец или колдун из дородного неповоротливого
Тамира получится ходящим на смех. Так думал юный странник. А
покамест лежала перед ним дорога. И дорога та тянулась через
лес.
Ни разу не был юный хлебопёк в
такой глухой чащобе – не доводилось. Оттого казалось, будто каждая
веточка норовит зацепить за одежду, а каждая кочка выбить
неуклюжего наездника из седла. Но лишь когда остановились на
ночевку, а Донатос начертил обережный круг, Тамиру стало
по-настоящему страшно.
Крефф спокойно спал, а его
найдёныш лежал и, обмирая, слушал, как в чаще воет невидимая тварь,
как шуршит валежник под чьими-то то ли ногами, то ли лапами,
глядел, как в нескольких шагах от стоянки горят голодом зелёные
глаза. А ещё, казалось, будто кто-то зовет Тамира, тоненько,
ласково, напевно.
Он ёжился, крепко зажмуривался,
надеясь уснуть, но с закрытыми глазами делалось ещё страшнее.
Чудилось: тянутся из тьмы жадные руки Ходящих. Воздуха не хватало,
ужас стискивал горло. Тамир шумно прерывисто дышал, тело сотрясала
дрожь. Донатос тут же поднялся, подошел к подопечному и, вполсилы
пнув его ногой под зад, прошипел: