Принц на белом коне - страница 13

Шрифт
Интервал


Тут уже я забеспокоилась о его душевном здоровье, тревожно поближе подошла… он смеялся.

— Я… ты очень хорошо всё изобразила. Я понял. Прости, — и снова скис.

Надо было разозлиться, но не выходило. От усталости, наверное. Сникла, подумав, что меня человеки бросили, чего же ждать от встреченного пару часов назад кентавра? Кому я, в сущности, нужна? Просто так — только родителям. Их было жалко, и ради того, чтобы не расстроить их своей смертью, стоило, наверное, поунижаться.


Что можно предложить инопланетянину? Золото, он, возможно, любит. Судя по украшениям на… э… сбруе.

То есть на руках, на шее, в волосах — ничего, и из одежды только лёгкая белая рубашка, узлом на груди завязанная и не скрывающая живот. Пресс такой я только на картинках видела. Чтобы восемь кубиков. И при этом — никакой мужланистости, агрессии телесной. Руки мускулистые, а ногти розовые, чистенькие. Красивый, как игрушка ёлочная. Ненастоящим кажется, но только на вид. Животной энергетикой от него шибает будь здоров — ну ещё бы, человекоконь!

И вот там, где человек становится конём, совершенно роскошный нагрудник. Выделанная кожа, разноцветная, с тиснением и инкрустациями камушками. Всё может быть и драгоценными. Выглядят эти красные кабошоны подозрительно дорого. И в самой середине с пояса странная, но эффектная конструкция свисает: крупные, похоже, золотые кольца, одно под другим, и кисточка шёлка малинового, здоровенная, с полторы человеческих головы размером. Наверное, когда он бежит, она может болтаться, мешая… ну да ладно, многие ради сомнительной красоты и не то делали, а тут красиво несомненно.

Возможно, от золота он не откажется.


Шийян, кстати, когда рассматривать его начала, смеяться перестал, но и ничего не говорил. Молча ждал.

Не зная, правильно ли делаю, сняла золотое обручальное кольцо. Других украшений не носила, равнодушна к ним, а серьга Адамса не украшение, её, если что, в последнюю очередь отдам. Протянула кольцо кентавру, взмахнула рукой в сторону гор, показала несколько раз растопыренные пятерни. Снова показала в сторону гор, на себя, на него. Ещё раз кольцо и пятернями помахала, показывая — много, но там. За меня.

Он странно долго молчал. Было видно, что думал, и думы эти были мне непонятны, но он точно колебался. Удивительное у него было лицо: потемневшее, как от гнева, потрясённое, и сквозь эту грозу пробивалась почему-то светлая неверящая улыбка. Стало страшновато, но деваться было некуда. Кентавр, надумав себе что-то, наконец родил: