- Поденки-однодневки, год на дне, день на свету, смерть на ночь,
- хрипло зашептала Неда, - как вы, в один день рождаясь и умираете,
так и орды врагов моих да сгинут безвозвратно, на дне реки, в
утробе Хар-Мекле. Кровь к земле, жаба к дождю, поденка к смерти.
Восстань из глубин земных о Черная Жаба, Земледержица, сотряси мир
от недр земных до сводов небесных, открой путь всем водам мира.
Распахни ненасытную пасть свою, о Мать всех матерей, и поглоти
врага моего, как дети твои пожирают поденок. И да будет слава
ворога моего столь же мимолетна, как и жизнь однодневки.
Она говорила все громче - и в ночном небе, доселе безоблачном,
неведомо откуда собирались темные тучи, закрывая собой Луну.
Огромные облака клубились, принимая причудливые очертания,
постепенно обретая форму уродливой жабьей морды, расплывшейся в
глумливой усмешке. Лягушачье кваканье стало просто оглушительным,
когда Неда перевернула камень, сбрасывая в воду мертвую жабу вместе
с человеческой фигуркой и накрывая их сверху плитой. В тот же миг в
небе прогремел гром, ярко блеснула извилистая молния и на Жабаль
упали первые капли дождя.
— Империя всегда возвращается за своим — так выпьем же за
это!
С этими словами высокий мужчина поднял золотой кубок украшенный
рубинами. В кубке плескалось гранатовое вино, столь же красное, как
и укрывавший широкие плечи пурпурный сагум, наброшенный поверх
золоченого клибаниона. Также мужчина носил синие штаны, расшитые
золотом, и высокие красные сапоги, украшенные жемчугом. Мускулистые
руки защищали паникеллии, отчеканенные в восточном стиле. На
блестящих нагрудных пластинах чернело изображение раскинувшего
крылья орла — древний символ Рима, забытый за века, но воскрешенный
басилевсом Константином.
— Как даже самый лучший конь немного стоит без умелого
наездника, так и империя облекается подлинной славой, лишь когда ее
ведет достойный басилевс, — грузный Афанасий, стратиг Македонской
фемы, поднял в ответ кубок — лишь благодаря тебе, Империя вновь
вернулась в Сингидунум.
— Волею Господа, да будет это только началом, — усмехнулся
басилевс, одним махом опрокинув кубок. Насмешливо посмотрел на
сотрапезников — Афанасий смог осушить свой сосуд только в три
глотка, а молодой красавец Теодор, стратиг Фракиийской Фемы и вовсе
не справился с задачей: пытаясь сравняться в лихости с императором,
только расплескал половину, залив тунику шафранового цвета. Да,
слабоват нынче грек, где ему тягаться с потомком германских
наемников, традиционно крепких на выпивку. Даже внешне император
отличался от приближенных: черные вьющиеся волосы, смуглая кожа и
крупный нос выдавали сирийскую кровь, от предков по материнской
линии, но серые глаза, высокий рост и крупное мускулистое тело
напоминали о германских наемниках, один и которых, более века
назад, и сел на престол в Константинополе под именем Тиберия
Третьего. Впрочем, может, оно и к лучшему, что император так
отличается от своих стратигов: тот же Теодор, оплошав в малом,
может, не станет замахиваться и на большее — пусть привыкает к
мысли, что тягаться с басилевсом не стоит ни в чем. К сожалению,
эту мысль не вобьешь в головы всем стратигам, евнухам, комитам и
прочим змеям, что так и вьются у престола в Константинополе. И что
особенно прискорбно, еще труднее это понимание дается варварам, —
как врагам, так и вроде бы союзным.