Константин не без труда подавил недовольную гримасу глядя на
четвертого участника трапезы — невысокого коренастого мужчину
средних лет. В отличие от греческих стратигов, одетых лишь чуть
менее пышно, чем сам басилевс, — без императорского пурпура,
разумеется, и расшитого золотом лорума, — варвар нарядился довольно
просто: в плащ из медвежьей шкуры, наброшенный поверх безрукавки из
овечьей шерсти, крашенной в синей цвет, и окаймленной позолоченной
тесьмой-гайтаном. С шеи его, правда, свисал золотой нательный
крест, но рядом вызывающе красовалось ожерелье из медвежьих и
кабаньих клыков, оправленных в серебро. Этим Первослав, князь
сербов, словно напоминал, что он хоть и крестился под давлением
могущественного союзника, но внутренне все еще держался языческих
нравов. Серб неспешно, со спокойным достоинством, цедил вино из
своего кубка и лишь поймав многозначительный взгляд императора,
поспешил допить.
— Повторить, — кивнул Константин виночерпию и тот сразу же
наполнил кубки, пока участники трапезы накинулись на расставленные
на столе блюда с яствами: нежнейшая оленина, поданная с изысканными
восточными специями; огромная белуга, выловленная прямо в Дунае и
поданная вместе с вазочками с черной икрой; запеченные в сметане
зайцы; белые грибы в изысканном соусе и многие иные яства.
Роскошная трапеза, накрытая в честь начала Недели всех святых,
проходила в большом шатре, осененном знаменем с императорским
орлом. Константин не захотел размещаться в старой крепости
Сингидунума — постоянно переходящий из рук в руки, разрушенный
варварскими вторжениями, старый город давно утратил прежнее
стратегическое значение. Хотя над белыми стенами крепости сейчас и
реял ромейский орел, а в самом городе разместился небольшой
гарнизон, все же Константин предпочел разбить шатер на берегу реки,
под склоном того самого холма на котором стояла построенная еще
кельтами крепость. Так Константин показывал еще и то, что он не
собирался обороняться: армия, встав на берегу Дуная, готовилась
наступать, чтобы нанести удар в сердце опасного и упорного врага,
общего для ромеев, болгар и сербов — Аварского каганата.
Военный лагерь ромеев растянулся чуть ли не на милю вдоль
берега, там где река Сава впадала в Дунай. У воинских палаток
курился дымок от костров, возле которых скутаты и псилы чистили
оружие, приводили в порядок доспехи и готовили нехитрую воинскую
снедь. Здесь же находились и катафрактарии, чьи палатки стояли
рядом со всхрапывающими жеребцами, с которых заботливые наездники к
вечеру снимали бронированную попону. Вдоль же берега покачивались
течением многочисленные лодки, барки и плоты, пригнанные вверх по
Дунаю и из которых ромейские воины собирались наутро строить
наплавной мост. Чуть отдельно дымились костры ратников Первослава,
выведшего на бой не менее трех тысяч воинов, со всех сербских
племен. Иного выбора у сербов не оставалось: каган Эрнак, одержимый
честолюбивыми мечтаниями повторить славу предков, в последние годы
терзал не покорившиеся ему славянские племена разрушительными
набегами, для защиты от которых Первославу пришлось обратиться за
помощью к Византии. Также как и болгарам — отпавшие от авар еще два
поколения назад, сейчас они подвергались все большему давлению со
стороны Эрнака, решившего вернуть непокорных кочевников в свое
подданство. Империя, не желавшая расширения авар до устья Дуная и
Черного моря, поддерживала болгар, благодаря чему хан Омуртаг не
только успешно отбивал аварские нападки, но и атаковал сам, уже
захватив ряд земель по Дунаю и Пруту. Бои уже шли в Трансильвании,
куда Эрнак направил свои лучшие войска — и тогда же Константин,
сумевший вовлечь в антиаварский союз не только болгар, но и сербов,
породил этот смелый план: самолично возглавить союзное войско,
чтобы поразить авар в самом сердце их земель. Успех этого плана не
только возвеличил бы Константина, как одного из лучших полководцев
за всю историю империи, но и окончательно похоронил аварскую
угрозу. Именно за это на сегодняшнем празднестве поднимались самые
пышные тосты и высказывались самые смелые надежды на будущее.