— Младший сенатор Консили. Верховный сенатор Клет.
— Приветствую все лучшее в вас, префект Хаарт — холодно и на
первый взгляд спокойно сказала Версария. Реакция Ксирона была более
эмоциональной:
— Префект Ксарфакс! Как же, как же! — приветствовал верховный
сенатор Халида, приложив руку к груди на уровне сердца. — Позвольте
отдать вам должное, префект! Ваш законопроект занял место
первоочередной повестки! А это кое-что да значит, не так ли?
— Если бы достопочтенная жрица Эйслин проголосовала за мою
реформу, общего собрания не понадобилось бы, — ответил Халид. — Но
раз так угодно вездесущему Духу Истины, то я не прочь принять на
себя это бремя славы. Временно, естественно.
Сенатор Халид Ксарфакс слушал ответ Ксирона на свою реплику,
расплывшись в приветливой улыбке, однако аристократичные, острые
черты его лица, плотно сжатые губы и конусообразная седая бородка
вызывали как минимум противоречивые чувства, но никак не желание
пригласить этого человека на обед к себе домой. Строго говоря,
обедать с Халидом не хотелось даже в главном триклиниуме по приему
пищи, расположенному в южном крыле огромного здания Сената, однако
как ни парадоксально, отобедать с префектом Хаартом выстраивались
целые очереди.
— Весьма польщен, верховный сенатор, — с легким полупоклоном
промурлыкал Халид. — Однако моя должность префекта обязывает именно
к этому — к защите, безопасности и процветанию нашего
государства.
— Очень похвальное стремление, префект. Однако меры, которые вы
предлагаете, вызывают у меня большие сомнения, — высказалась
Версария.
Последние слова утонули в едком смехе Халида. Ксирон теперь
смотрел на него исподлобья, почти с вызовом, отчего Халиду стало не
по себе, но этого он никак не выказал. Вместо этого он ответил с
присущим ему нагловатым энтузиазмом:
— На секунду мне показалось, младший сенатор Консили, что вы
усомнились в моих благих намерениях, и как будто бы намекаете на
то, что я… даже не знаю, как это сказать, — снова заскрипел
холодный смех. — Что я какой-то злодей?
Версария долго не отвечала. Она смотрела в глаза Халиду, в его
голубые глаза, надменно прикрытые верхними веками. Как и двумя
днями ранее в кабинете Ксирона, перед ее внутренним взором
замелькали картинки вероятностей, теперь сдобренные острым
ощущением злого умысла. Она читала Халида как открытую книгу, и он
прекрасно знал об этом, и тем более комично звучало его обвинение в
том, что она считает его злодеем. Версария чувствовала, как его
истинная натура бурлит злобным упрямством и в то же время холодным
расчетом, обжигая ее нутро, предостерегая ее, скомканным эхом
предчувствий и опасений одергивая ее, словно от открытого
пламени.