— Оставайся здесь, сколько захочешь, — сказал Лазарь. — Через
час начинается моя смена.
— Твоя мать уже на Селене.
Приглушенные отзвуки этих слов уже почти не достигли слуха
Лазаря. Он перешагнул порог квартиры, оказавшись на ярко освещенной
площадке. Крупные пылинки парили в косых столбах солнечного света,
преломляющихся сквозь толщу матовых кварцевых окон. Лазарь легко
засеменил по спиральной гранитной лестнице с широкими (шириной
почти в метр) ступеньками. Пока он спускался с самого верхнего
яруса трехуровневого дома, его, словно лазеры, под разным углом
обстреливали солнечные лучи, оставляя на нем движущиеся пятна
света.
Оказавшись на улице под теплым весенним солнцем, Лазарь зашагал
по тропинке, вымощенной из крупного речного камня. Надвинув на
глаза серую хлопчатую кепку с укороченным козырьком, он вышел за
пределы участка, огороженного кустами можжевельника, и оказался в
паутине троп, обрамленных высокими кипарисами и соснами. Лазарь
остановился и какое-то время будто вспоминал дорогу, которой
хаживал уж сотню раз.
Но на деле он обдумывал слова Стеллы о том, что его мать
предвидит некое событие, которое якобы может иметь катастрофические
последствия. И о том, что она улетает. О том, что он, видимо, долго
ее не увидит. В какой-то момент Лазарь даже пожелал развернуться и
еще раз поговорить об этом со Стеллой, но вспомнив, что в научном
центре сегодня чрезвычайно важный день, зашагал вперед.
Одни тропинки вздымались на пологие холмы, пересекаясь на них и
разбегаясь в разные стороны, другие ныряли под кварцевые возвышения
с затемненными матовыми ячейками, напоминающими огромные ульи, чем
по сути и являлись — людскими ульями, в каждом из которых жители
Великого Эмпириона трудились и отдыхали, развлекались,
размножались, грустили и смеялись.
Жили.
Границы каждой ячейки обрамляла поросль плюща и лиан, вьющихся
от земли до самых крыш — куполообразных закруглений, отбрасывающих
яркие солнечные лучи. Кварцевая поверхность этих жилищ была
разбавлена стеклом и гранитом, а изнутри обшита материалами,
которые хорошо проводили тепло и при этом не деформировались —
старыми добрыми бетоном и известняком.
Лазарь прошел несколько метров прямо, мимо ухоженных кустов
папоротника и зеленых сфер самшита, пересек раскидистую тень,
которую отбрасывал исполинский кипарис и свернул направо, на
широкий проспект, словно из реки попал в море. Самый центр Горного
города Семь буквально всосал в себя Лазаря и понес к месту работы,
навстречу к самому ужасному кошмару в его жизни.