Но в этот момент он не знал об этом, хотя интуиция подсказывала,
что что-то не так. Однако он не хотел вслушиваться в этот
немыслимый код, состоящий из предчувствий, обрывков сновидений и
чего-то еще, что его мать называла видениями. Она-то и владела этим
ремеслом в совершенстве, если это можно назвать ремеслом —
способность всматриваться в смутные тени Вселенной, которые все
четче проявляются сначала в воображении, а потом становятся
реальностью, едва ты успеваешь разделить на компоненты эти химикаты
души и сознания. Но его мать…
Практически все ее видения, которые посещали ее в виде мерцающих
вероятностей, переплетенных в точке сборки — ее сознании, —
практически все они сбывались. А те, что не сбывались, все-таки
находили себе путь через вымысел — картины, спектакли, песни, и это
удивляло его еще больше, хоть и не несло в себе беспощадной печати
рока. Иногда все это пугало Лазаря, но он, как и любой житель
Эмпириона знал, что страх не имеет никакого значения, если только
ему не поддаться. Если не прилипать к нему, вожделенно упиваясь
собственным бессилием перед неизвестностью. И если не позволять
призракам прошлого злоупотреблять гостеприимством.
Так или иначе, Лазарь не унаследовал способности матери, хотя и
улавливал вибрации переменных в уравнении того, что в современном
обществе принято считать реальностью. И Лазарь еще не решил, как
относиться к перелету матери на спутник Земли, где она решила
продолжить работу погибшего мужа, отца Лазаря. Третье поселение
колонизаторов все еще нуждается в инженерах-генетиках, потому как
там остаются определенные сложности с созданием полноценной,
устойчивой фауны, способной замкнуть созданную поселенцами
экосистему. А еще мама спешила что-то сообщить ему, и непременно
при встрече. Даже подослала Стеллу, чтобы та удерживала его, пока
не приедет и не поведает свою ужасно важную новость. Да, Стелла
удерживала его. В плену его собственной совести.
“Может это смерть отца так на нее повлияла?” — подумал Лазарь,
сворачивая с улицы своего благоустроенного, живописного района на
еще один широкий проспект. Ему вдруг вспомнилась сцена из
детства.
Тогда они все вместе жили на ферме в северной части Заокраинного
леса. В тот день он зашел довольно далеко в чащу, и не заметил, как
потерял знакомые ориентиры. Ему было одиннадцать или двенадцать
лет. Оказавшись среди вековых дубов, вязов и осин, он начал
беспокойно оглядываться, не видя ничего, кроме однообразного
покрова темной зелени и бесчисленных стволов деревьев. Шум ветра в
высоких кронах был похож на шепот леса, который не показался Лазарю
доброжелательным. Погибающий солнечный свет наискось пробирался
сквозь раскидистые ветви древних дубов, напоминая Лазарю о том, что
совсем скоро начнет темнеть.