На дачу мы не вернулись по нашему общему решению. Дорога из
глубины сибирских руд, в которой отец Аллы строил свою
Байкало-Амурскую магистраль, занимала как бы не сутки; я
предполагал, что в доставке будущего тестя на историческую родину
были как-то задействованы ручные дрезины, сани с собаками и,
возможно, вертолеты малой гражданской авиации. В общем, ему надо
было банально привести себя в порядок и воспользоваться благами
цивилизации, недоступными в городках участников великой стройки. Ну
и просто поваляться на диване, который мы с Аллой освободили.
И вот тут ему удалось впервые удивить меня. Отец моей девушки
какое-то время провел в большой комнате, чем-то гремел, что-то
двигал. А потом он заглянул в комнату к Алле, в который мы с ней
ждали объявления моей участи, и как-то безразлично спросил:
– А чего вы тут кувыркаетесь? Жили бы на моём диване. Я там всё
убрал, всё равно мне до возвращения будет не до этих дел.
Пошли!
Мы подчинились.
Комната теперь выглядела чуть более большой, чем раньше. Все
принадлежности для черчения были куда-то убраны, лист с кульмана
снят и, кажется, помещен в черный тубус, который появился в самом
углу комнаты. Кульман тоже был разобран – доска выглядывала из-за
двери, а сам он в сложенном состоянии лежал в углу, рядом с
тубусом. Бумаги, которые Алла достала из ящика и вернула на стол,
тоже куда-то делись.
– Вот, располагайтесь, молодежь, – сказал он и вышел из
комнаты.
Мы с Аллой переглянулись, и она запоздало крикнула вслед
отцу:
– Папуль, спасибо!
Это было почти необъяснимо; впрочем, я предполагал, что
Елизавете Петровне, которая сейчас хозяйничала на кухне, удалось
незаметно прошмыгнуть в комнату к сыну и научить того уму-разуму.
Но это были лишь мои домыслы – мы сидели за закрытой дверью и
ничего особо не слышали.
– Ты что-нибудь понимаешь? – спросил я.
– Не-а, – Алла мотнула головой. – Но, думаю, он тебя принял…
хотя, наверное, ещё не до конца.
***
К серьезным делам отец Аллы перешел после завтрака, который на
скорую руку сварганила бабушка. Он уже посетил ванную комнату и
переоделся в домашние треники и майку со старой рубашкой, но
смотрел на меня всё ещё хмуро. Я даже не пытался понять, почему
меня так сходу невзлюбили – в конце концов, в жизни разное
случается, и, возможно, я мог напомнить ему какого-нибудь недруга
из детского сада или младшей школы. Поэтому я молча ел и ждал,
когда меня позовут поговорить по-мужски – судя по всему,
рукоприкладство откладывалось, а всё остальное я надеялся пройти с
достоинством.