- Благодарю тебя, благородный халкан.
- Не спеши меня благодарить. Если завтра он не сможет работать,
я прикажу его убить, дармоедов император кормить не любит и не
будет.
- Благодарю тебя, - я, стоя на коленях, поклонился.
- И снова не спеши, – губы халкана растянулись в улыбке. – Ты же
понимаешь, что кормим мы вас, отбросов, не просто так, каждый
должен выполнять норму и если он останется здесь, ты должен сделать
две. За себя и за него. И не меньше. Норма должны быть
выполнена.
Я закрыл глаза. Двойная норма. Двадцать полных кулей пыли.
Двадцать кулей из почти выработанной шахты. Последний раз норму
удалось сделать больше десяти дней назад. И это удалось не мне.
Парню повезло, он случайно нашел жилу. Мне так не повезет.
Я взглянул на улыбающееся, довольное собственной шутке,
лоснящееся от жира лицо халкана и снова закрыл глаза.
- Не соглашайся, сынок, - в стопу мне спились костлявые пальцы
старика. – Не соглашайся, ты столько не сделаешь. Пусть уж лучше
умру. Не губи себя.
- Я согласен, - кивнул я.
- Вот и отлично, - улыбка на лице халкана стала шире. – Я
прикажу выдать тебе новое кайло и запас камней огня. Но я запрещаю
тебе выходить из шахты, пока у тебя не будет двадцать кулей. Полных
кулей! Если ты выполнишь норму, я позволю старику жить, а вы оба
сможете провести ночь у костра. У большого костра. Но если ты меня
обманешь, если ты меня подведешь, и не выполнишь норму, тогда вы
умрете оба. Ты меня понял, раб?
- Я понял.
Я опустил глаза в землю. Выдаст он новое кайло, как же,
дождешься. Даст старое и сломанное и камней штуки три в лучшем
случае. А их мне и до полудня не хватит.
- Посиди, отдохни, наберись сил, они тебе сегодня понадобятся, -
халкан повернулся к надсмотрщику. – Выдай ему лучшее кайло, камни я
сейчас принесу сам. И смотри, чтобы кайло было действительно
лучшим! Не обмани меня! Или вернешься в шахту. Ты же помнишь, как
там внизу.
Надсмотрщик помнил. Он поднял дрожащую руку к шее и прикоснулся
к рабскому ошейнику. Когда-то он был одним из нас, и вместе с нами
спускался вниз, но проявив жестокость, заслужил право издеваться
над вчерашними собратьями по рабскому ошейнику. Ничего. Ничего, оно
к нему еще вернется. Все возвращается, я знаю это. Но не знаю
откуда.
Я сел у камня и привалился к нему, ощущая голой спиной его
прохладную шершавую поверхность. Закрыв глаза, попытался заснуть,
но спасенный мною старик не позволил. Он подполз ко мне и,
ткнувшись лицом в грязные задубевшие, огрубевшие стопы, запричитал,
благодаря за спасение его никчемной жизни. Я не слушал его, хотя
спать его бормотание и стекающие по пальцам горячие слезы не
позволяли.