–
Дело сделано, генерал, – кивнул туземец. – Я благодарен Вам и буду
держать слово. До самого Кабула люди будут верны мне и окажут
всякую помощь. Но в Кабуле засел брат мой Азим-хан, и он захочет
убить и меня, и вас за то, что я покинул Газни.
–
Кто там кого убьет – это мы еще посмотрим, но любоваться этими
красотами, – генерал обвел рукой вокруг, – у меня желания все
меньше. Бедная земля, которая претит взору. Дайте указание своим
людям быть готовыми к утру.
Дост Мухаммед поклонился, признавая власть
Ланжерона и его право. Я все еще не доверяла этому человеку, но
«интендант» Некрасов уверял, что нет сейчас более преданного
союзника, чем этот будущий хан.
Когда дурранийский шах Махмуд приказал
ослепить и казнить своего министра Фатха Али, юный Дост Мухаммед,
что был главой его охраны и младшим братом, захватил афганскую
столицу, посадив на престол другого из Дуррани – Султана Али, а
себя объявил визирем. Махмуд во главе тридцатитысячной армии
выступил было на подавление мятежа из Герата, но узнал о заговоре
собственных военачальников и вернулся в страхе обратно. Другие
братья нашего ставленника захватили иные города, а один из них –
Азим-хан, выставил Дост Мухаммеда из Кабула, отправив его править в
селение с названием Газни. Если даже по сравнению с Кундузом его
называли дырой, то даже боюсь себе представить, что же это за
городок.
Двадцатый сын – это плохо, перед тобой
девятнадцать братьев, пусть один из них уже убит, но ведь поднял
успешный мятеж Дост Мухаммед, вот только ему попытались указать на
место в конце очереди. И сейчас младший рискует всем, выступая и
против родственников, и против дурранийского шаха, засевшего в
Герате. Тогда действительно – предавать русских у него нет причин.
Ставка здесь – жизнь.
А армия шла плохо. Горные дороги
тяжелы сами по себе, и здесь нет паровоза, который привезет тебя до
нужного места. Нет, как и прежде – топтать сапогами пыль. Офицеры
не препятствовали тому, что солдаты снимали мундиры и шли в белых
рубахах. Сами оберы тоже уже щеголяли без уставного обмундирования,
а обозы оказались полны скинутой одеждой.
Я
по-прежнему восседала на флегматичном Жане и кляла жару, жажду и
унылые пейзажи. Необычная местность уже приелась, редкие деревни –
кишлаки – навевали мысли о самоубийстве, если только представить,
что Господь повелел бы родиться и прожить всю жизнь здесь. Благо
пока не было проблем со снабжением и водой: сипахи Дост Мухаммеда
уходили вперед и требовали готовить пищу и колодцы. С ними Некрасов
отправлял своих людей, к которым теперь относился и
Серж.