— Государь, не могу я уразуметь норов
твой, - сказал Михаил, чуть задумался и, уже вставая с колена,
продолжил. – Не возьму я в толк, отчего заслужил столь много твоего
внимания. Отчего ты мне тайну поведал?
Я вновь посерьезнел.
— А вот слушай, отчего… - запустил я
последний этап вербовки.
Ни разу не вербовал агентов, не моя
это стихия и специфика, но относительно Скопина-Шуйского, я
действовал, как мне казалось, основательно. Много с ним
разговаривал, обсуждал тактики и возможности разного оружия,
перспективы развития воинского искусства. Говорили мы, часто
исподволь, о коварстве и неправоте Василия Шуйского, рассуждали о
патриотизме.
Теперь вот это испытание, когда весь
такой правильный, не переносящий ложь и коварство, Михаил
Васильевич сталкивается с грязной политикой. На той должности, что
может занять Скопин-Шуйский, я ему должен доверять, а он быть
верен, даже понимая, что не все мои дела чисты, словно слезинка
младенца. Не нужно плодить у подданных разочарований. В принципе, и
эмоции не нужны.
— Расстроил ты меня, Михаил
Васильевич, неужто не замечал коварства у сродственника своего
Васьки Шуйки? – спросил я, намеренно называя Шуйского
уничижительно.
Скопину уже изложили, мало в чем
солгавши, какими методами действовал его родственник, условно,
дядя. Оказывается, Михаил Васильевич не знал о роли Василия
Шуйского в деле Марии Ливонской, когда дядя принимал участие в
операции по ее привозу, а после заключении в монастырь [после
уничтожения Старицких и смерти Федора Иоанновича именно Мария,
прозванная Ливонской, была следующей в престолонаследии, учитывая
факт незаконного рождения вне одобренного брака Дмитрия
Иоанновича].
— Государь, ты мне поведал о том, что
выстрел подстроен для того, кабы я смирился и принял тебя, не токмо
сердцем, но и разумом? – спросил Михаил.
— Ты, Михаил, или близким мне
станешь, или в Сибирь воеводой отправишься. Но, кабы быть рядом,
должен мириться с малым злом, что будет во благо для многих, -
сказал я.
Скопин-Шуйский страдал обостренным
чувством справедливости и слишком верил людям, что его окружали.
Как при таком идеалистическом отношении к жизни, можно было стать
профессиональным, претендующим на величие военачальником, загадка.
Но пусть парень спускается с небес, видит, что мир, тем более
политическая его часть, строится на лжи, собственных интересах,
компромиссах, но никак не на гуманизме, следованию обещаний и тому
подобном честном и богоугодном.