А вот и он сам... Медее сперва
кажется, что глаза её обманывают. Но нет: сначала в зал заседаний
Сената входят воины в роскошных бело-золотых мундирах, это не
легионеры действующей армии и не милисы, стражи порядка, это
палатины, личная гвардия самого императора. Они идут торжественно и
гордо, им так положено. А за ними следует юноша лет двадцати в
морском кителе, расстёгнутом на груди, и небрежно надетой
матросской фуражке. Медея быстро переводит взгляд на Даласина и
ясно видит, что принцепс ошеломлён, впрочем, как и все в этом зале.
Никто их не предупредил о визите в Сенат молодого императора.
Да и как возможно о таком
предупредить? За все восемь с лишним десятилетий своего
царствования Божественный Виктор ни разу не появлялся в Сенате. Ни
в Плебсии, ни в Курии, ни в Консистории, ни – тем более! – в
Квиринале, резиденции правительства. Ибо нерушимая традиция Новой
Римской империи гласит: император – над схваткой, он вне политики.
А значит, здесь ему делать нечего, кроме как в виде портретов и
статуй.
Неужели молодому Льву никто это не
объяснил? Его царствование ещё даже не началось, а он уже нарушает
традиции? И как на это должен посмотреть принцесс, ревнитель
традиционных ценностей? И, между прочим, не только дядя, но и тесть
молодого императора: Беатриса Даласина, старшая дочь князя Эмилия,
была замужем за Львом Фортунатом. Была, пока не отошла к богам при
родах…
Сенаторы в великом смущении. Перед
императором, восседающим на Божественном Престоле, полагается
падать ниц или, уж во всяком случае, становиться на колени. Но
молодой Лев на Божественном Престоле пока не восседает, он не
август, а только цезарь. Цезарей, то есть императоров-наследников,
не было уже очень давно, лет, наверное, за триста до Виктора V. А
Лев стал цезарем совсем недавно, никто ещё не знает, как себя с ним
вести, во всей необходимой точности. Кто-то, на всякий случай,
встаёт с сенаторского места, низко кланяется, и его примеру вскоре
следуют остальные. Может быть, так и рождается новая традиция: если
ты представляешь в Высоком Сенате одну из славных княжеских семей,
падать ниц перед цезарем, императором-наследником, тебе не
обязательно, но поклониться ему в пояс ты обязан.
Тем временем цезарь Лев Фортунат
выходит к трибуне, кивает дяде-принцепсу, поворачивается к залу,
вскидывает руку в римском приветствии. Затем снимает матросскую
фуражку и столь же небрежно, как она сидела на голове, бросает её
на трибуну.