– Михаил, – затравленно ответил
мальчик, рядом с Добробоем казавшийся тощим цыпленком.
– Какое-то странное у тебя имя,
нерусское, – Добробой пожал плечами – беззлобно, скорей
удивленно.
– Меня дома Мишей звали, – словно
извиняясь, тут же добавил тот.
– Миша так Миша, – Ширяй поднялся и
протянул руку. – Я – Ширяй, а он – Добробой. У нас уже настоящие
имена.
– Как это – «настоящие»?
– После пересотворения каждому шаману
дают настоящее имя. И тебе тоже дадут. Давайте ужинать, а то мы
заждались уже.
– Погодите с ужином, – Млад повесил
полушубок на гвоздь у двери, – сейчас к нам гости пожалуют.
– Так тут и на гостей хватит… –
Добробой приоткрыл крышку горшка, стоявшего на плите, и заглянул
внутрь: крышка со звоном упала на место, а Добробой прижал пальцы к
мочке уха.
– Думаю, они с нами трапезничать не
станут, – пробормотал Млад.
Храп коней и множество голосов за
дверью были ему ответом. На этот раз Хийси не поленился подняться и
гавкнуть раза два тяжелым басом.
Дверь распахнулась без стука: первым
в дом вошел толстый жрец в золоченой ризе, надетой поверх шубы, за
ним еще трое – в черных рясах под фуфайками: это, очевидно, были
ортодоксы, причем болгары, а не греки. Но и на этом дело не
кончилось: вслед за ортодоксами появились два католика, с ног до
головы закутанных в меха – от русского холода. Вот ведь… Говорят,
они непримиримые враги и вечные соперники в борьбе за чистоту веры.
Только на Руси они почему-то не ссорятся, напротив, горой стоят
друг за дружку…
Жрец в ризе осмотрелся по сторонам и
перекрестил помещение. Миша ссутулился и низко опустил голову –
Млад прикрыл его спиной на всякий случай.
– Безбожное место… – проворчал жрец и
бесцеремонно обратился к Младу: – Зачем отрока забрал?
Млад не стал ссылаться на то, что
отрок сам пожелал ехать с ним: только допроса мальчишке сейчас и не
хватало.
– Если он не пойдет на зов богов, он
умрет.
– Если он и умрет, то только для
того, чтобы возродиться к жизни вечной. И не твое
поганое[1] дело за него решать.
Млад глянул жрецу в глаза:
удивительно, но жрец христианского бога, занимавший, по-видимому,
высокий пост среди других жрецов, вообще не имел
potentia sacra[2]. Как же он
общается со своим богом? Откуда узнает его волю?
– Юноша останется здесь, – ответил
Млад.
– Душу, уже спасенную, погубить
стараешься? – усмехнулся священник. – Сам в дикости первобытной
живешь и других за собой тащишь?