Гильермо прижался лбом к стеклу,
перечеркнутому тонкими волосками искусно подведенной
электропроводки. Окна должны сохранять прозрачность в любых
условиях, поэтому в редкие дни холодной погоды стекло прогревалось
и не запотевало. Там, за прозрачной преградой, жил Бейрут -
близкий, но в то же время недосягаемый для будущего понтифика,
скованного по рукам и ногам строгим регламентом. Иногда Леон
чувствовал себя окороком, который таскают по ярмарке, демонстрируя
его тонкий посол и непревзойденный вкус. Или диковинной зверушкой.
Не кормить, не пугать, смотреть с почтительной осторожностью.
Город переливался многоцветием огней,
искрилгазоразрядными лампами, пылал реками дорог. Электричества
здесь явно не жалели... Такой роскоши Гильермо не только не видал,
но и представить не мог. На мгновение ему представились сотни тысяч
франков, которые ежесекундно растекались по Бейруту в миллионах
ипостасей. Вылетали с выхлопами дорогих автомобилей, растворялись
тончайшими ароматами парфюмерии, обращались в ослепительный свет
реклам. Мир безумных трат и удивительных вещей.
Гильермо приложил ладони к стеклу.
Казалось, что едва ощутимая вибрация проникает даже через
прозрачную броню - то билось громадное сердце города, что не
засыпал ни на мгновение, днем ли, ночью ли. Хотя, скорее всего это
было просто биение тока крови в кончиках пальцев.
Можно открыть стеклянную дверь и
выйти на балкон, окруженный низкой оградой из причудливо изогнутых
чугунных форм. Кажется, такой стиль назывался «итальянским», однако
Леон не был уверен. Но открывать двери и окна ему строго запретили.
Франц - так звали лысого помощника в очках - самолично следил за
прочностью и состоянием всех замков и петель, не доверяя
охране.
Гильермо отвернулся от окна, прошелся
по «императорскому» номеру, втянул запах свежего цветочного букета
- его обновляли дважды в день. Было уже поздно, хотелось спать, но
Леон никак не мог себя заставить улечься в кровать - в ней можно
было потеряться среди шелковых складок. Человек, полвека спавший на
деревянном топчане, под тонким одеялом, чувствовал себя здесь
предельно неуютно. Гильермо предпочел бы улечься вообще на полу,
благо ковер по мягкости и уюту превосходил тощие тюфяки его родной
обители. Но было в этом что-то неправильное, показное, сродни
фарисейству. Половинчатый отказ от роскоши.