Далеко в ночи кто-то завыл. Тоскливо,
страшно и долго, на одном нескончаемом дыхании. Может быть одинокий
недобитый волк, а может еще кто - Гильермо никогда не слышал
подобного и перекрестился, шепча молитву. Очень уж зловещим
показался этот вой где-то в направлении севера. И то, что он был
далеким, странным образом добавляло ужаса, искажая вполне
материальный звук. Как будто мятущаяся душа скиталась во тьме,
изливая злобу и ненависть к живым.
Доминиканец вновь перекрестился,
слова молитвы застревали в горле, чего отродясь не бывало.
- О, Иисус, ты благоволил принять
страдания и раны ради нашего спасения. В моих страданиях я подчас
теряю мужество и даже не решаюсь сказать Отцу Небесному: «Да будет
воля Твоя». Но, уповая на Твое милосердие и Твою помощь, я
обращаюсь к Тебе. И хотя временами я падаю духом, все же я готов
принять все те скорби, которые по воле Провидения выпали на мою
долю...
Гильермо умолк, поняв, что
механически повторяет слова моления во время болезни, или тяжкого
испытания. Однако он не был болен и определенно не испытывал особых
ударов судьбы. Если конечно не считать таковым события
позавчерашнего дня...
Монах откинул тощее одеяло, некогда
шерстяное и толстое, ныне же вытертое до полупрозрачной тонкости.
Спустил худые ноги на прохладный каменный пол - в монастыре
поощрялись не чрезмерные, но регулярные испытания духа и тела -
зябко обхватил себя за плечи. Его знобило. Вой повторился, еще
более далекий, почти на грани слышимости, и оттого более зловещий и
устрашающий. Волк, точно волк. Но откуда он в местных краях?
Впотьмах Леон промахнулся мимо
плетеных сандалий и прошлепал босиком к узкому вертикальному
окошку. Монах дрожал, но не столько от вполне ощутимого сквозняка,
сколько от общего ощущения неблагополучия. Пожалуй, это было самое
верное слово - неблагополучие. Весьма пожилой доминиканец
чувствовал странное и непривычное - словно весь окружающий мир
нашептывал ему на ухо неслышимую повесть о своих бедах и грядущих
испытаниях.
- Immunitatem a malo, защити от зла,
- тихо сказал Гильермо, снова крестясь. Но привычное, всегда
умиротворяющее действо на сей раз не принесло облегчения. Скорее уж
добавило печали и тревожного ожидания. Тьма прокрадывалась, сочась
из каждой щели. И даже узкое оконце, прикрытое старым толстым
стеклом, как броневой заслонкой - казалось ослепло, темнея слепым
бельмом.