- Пока вы не преодолеете этот порог,
вы не станете настоящим игроком и достойным соперником.
Гильермо вздохнул и быстро вытер
вспотевший лоб рукавом. Сентенции кардинала, балансирующие на грани
между выговором и оскорблением, раздражали. Но христианское
смирение и некоторая разница в положении заставляли терпеть. Тем
более, что в словах Морхауза содержалась неприятная, но правда.
Глядя на доску Леон отчетливо видел подтверждение слов кардинала -
разрозненные группы черных камней, формирующие мелкие очаги
окружений, а вокруг - четко структурированная сеть белых фишек,
захватывающих все игровое поле. Оставалось лишь удивляться,
насколько ясным это было сейчас, после партии, и насколько не
очевидным казалось в процессе игры.
Гильермо вздохнул и откинулся на
стул, машинально пряча руки в широкие рукава простой рясы. Кардинал
усмехнулся и прикрутил колесико реостата, так что электрическая
лампочка почти угасла. Света в комнате осталось ровно столько,
чтобы можно было различить лица собеседников.
Благоволением кардинала за минувшие
годы небольшой монастырь несколько приобщился к цивилизации, вплоть
до отдельной телефонной линии и электрического освещения в
нескольких залах, включая скрипторий. Библиотека же пополнилась
несколькими редкими изданиями, в первую очередь историческими
трудами эпохи становления папства и великого единоборства со
светскими владыками. Никто ничего не говорил вслух, формально
кардинал всего лишь оказывал периодические благодеяния смиренным
братьям-доминиканцам. Однако все всё прекрасно понимали - несмотря
на все несовершенство Гильермо как игрока в го, партии нравились
Морхаузу, а тень того удовлетворения падала на скромную обитель.
Это было хорошо, однако...
С течением времени Леон заметил, что
между ним и прочими братьями пролегла некая черта, неуловимая, как
меловая линия, стертая дождями и снегом. И все же явственно
ощутимая. Он больше не был одним из равных, членом маленькой семьи
скромных служителей Ordo fratrum praedicatorum. Гильермо, как и
прежде, трудился в столярной мастерской, выполнял все положенные
работы, но все же стоял чуть наособицу. Теперь он был
«тем самым», партнером могущественного кардинала, что
общается с Папой как с равным. Ну, или почти равным.
Леона эта смена отношения огорчала,
однако он воспринимал ее как испытание, посланное Господом, дабы
искусить монаха тщеславием и гордыней.