Живот подводило. Дома есть было
нечего – деньги закончились. Все жалование прошлой седьмицы он
отдал Мойре – соседской девчонке с прядильной фабрики. Она жестко
простыла на ночной смене, и ей потребовались деньги на лечение. Он
не жалел, отнюдь: у него на фабрике весь день чайные девушки
разносили по цехам сладкий чай – он бы продержался на нем седьмицу…
Если бы его не уволили. Он нагрубил мастеру и тут же вылетел за
ворота, потому что за воротами цеха толпы желающих на его место и
за меньшие деньги. Ничего, это даже к лучшему – теперь он маг, и
перед ним открыты все дороги.
Даже вечернее солнце, клонящееся к
океану, жарило изо всех сил. По спине позли струйки пота. Лео
стащил с себя пиджак, не понимая, что на него нашло, когда он утром
так тепло оделся. Город вокруг него шумел и гремел. На площади с
гиканьем бегали мальчишки, катавшие палкой железный обод тележного
колеса. Одного из мальчишек, вихрастого Вилли, Лео хорошо знал.
Сейчас была очередь Вилли катить обод, и у него получалось плохо –
мальчишки вокруг улюлюкали и дразнили его. Семилетке, уже
вернувшемуся с дневной смены на устричной консервной фабрике, было
жутко обидно, он был готов расплакаться у всех на глазах. Лео не
удержался и синим потоком выправил движение обода – тот ровно и
быстро покатился, заставляя мальчишек давиться насмешками и
замолкать. Вилли же радостно несся вперед, палкой чуть поправляя
движение обода. Иногда так мало для счастья. Иногда так мало надо,
чтобы забыть об усталости и закончившемся детстве – с утра опять на
смену, весь день вскрывать острым ножом раковину за раковиной.
На площади Воротничков все было
по-прежнему, изо дня в день, из года в год… Тут не менялось ничего.
Днем еще приличная площадь торговала и бурлила, к вечеру сюда
стекались из фабрик, ферм и мануфактур лишившиеся крова толпы
рабочих и их семьи. Они устраивались в узких переулках, готовясь ко
сну. По негласному соглашению с пилотками их не гоняли отсюда; они
же, еще не совсем спившиеся и не готовые уползти в дебри трущоб,
прибирали по утрам за собой и никогда не воровали – их от
возвращения в сословие приличных людей удерживало одно жалование,
одна заработная плата. Если повезет, если продержатся седьмицу на
гроши, то смогу уйти отсюда, снимая крохотную комнату. Не повезет –
к зиме переберутся в трущобы за Поля памяти, окончательно
опускаясь. Продержаться уговаривали себя многие – часто лунами
оставаясь тут на площади, веря, что в этот раз не повезло, но вот
на следующей седьмице!..