- Я… виноват, - за свою жизнь Иван твердо усвоил, что
своевременное признание вины избавляет от львиной доли морали,
которая сейчас всенепременно выльется на многострадальную и,
несмотря на зелье, побаливавшую со вчерашнего голову. – Я… готов
принести извинения.
- Принесешь. Вот… - дядюшка подошел ближе, отчего сделалось
совсем уж неуютненько, ибо был Павел Кошкин высок, широкоплеч и
видом своим порождал слухи, что, дескать, не обошлось в этой вышине
с шириною вкупе без инаковой крови. – Вот как окончательно
протрезвеешь, так сразу и принесешь.
И подкрепил воспитательный процесс подзатыльником.
- Ай! – воскликнул Иван, причем вполне искренне. – Ты чего?
- Павел! – дверь распахнулась и на пороге, пылая праведным
гневом, возникла Софья Никитична. – Что ты себе позволяешь?!
- Я? – князь Кошкин скрестил руки. – Это вы что себе
позволяете?! Он… вытворяет невесть что! А ты ему потворствуешь!
- Я? – княгиня сжала было в руке кружевной платочек, потом
опомнилась – на сына слезы действовали ничуть не лучше, чем
обмороки.
- Ты, матушка. Ты и никто более… сегодня мне вот это… - Кошкин
извлек газетенку, которую протянул матушке. – Передал
Император…
Иван втянул голову в плечи.
- На Совете… посвященном таким вот олухам…
- Мальчик… просто неудачно пошутил, - сказала Кошкина, беря
газету за уголок с видом крайней брезгливости. Нет, статейку она
читала и еще возмутилась, что фото поставили на диво неудачное, в
нем Ванечка на девицу похож. - Я беседовала с княгиней… она не
гневается. Наоборот. Сказала, что давно её балы не проходили с
таким задором.
- О да, задора, думаю, хватило…
Кошкин потер шею.
И перевел взгляд с матушки на племянника, а с него на матушку,
которая явно задумалась. Прикидывает, чем обернется этакое
высочайшее внимание.
Ничем хорошим.
И от двора отказать могут… не то, чтобы ей сильно нужен был
двор, но сразу слухи поползут. Сплетни. А то и вовсе смеяться
станут. Этого же княгиня Кошкина не могла допустить.
- И что… Его Величество? – поинтересовалась она иным, куда более
спокойным тоном. Затем, свернув треклятую газетенку, шлепнула внука
по макушке.
- Ай, - сказал Иван не столько от боли, сколько от обиды и
удивления. Прежде бабушка не позволяла себе такого.
- Сказал, что такая дурь лечится одним лишь способом…
- В солдаты велел записать? – княгиня схватилась за грудь.