Всякие слухи про Кощея ходили. И что девок ворует, и что без вины душу сгубить может одним взглядом, и что мор на целые царства насылает. Что могучий воин он, и что убить его нельзя, даже если по частям разрубить. А обликом Кощей страшней всех покойников, потому как скелет голый, да не мёртвым лежит, а злую волю по земле несёт. Слыхала царевна и что в облике старца он представляется часто. Такого, что увидишь раз и сам себе глаза выдавить от страху захочешь, такая злоба с него сочится. А ещё поговаривали, что во́роном чёрным обернуться может, да взор выдаёт, сияющий могильным светом.
Представила это всё царевна, и так захотелось, чтобы вместо скелета и старца во́рон её встретил! Уж во́рона-то опасаться меньше всего надо! Да как с птицею разговаривать? Так что всё одно бояться придётся.
Молчаливая челядь рядом будто ещё больше страху нагнать хотела, так надвигалась сзади и не мигая глядела в затылок, покрытый пуховой косынкой, аж голову спрятать хочется. Василиса поправила полушубок, понимая, что дрожит вся ещё сильнее. До чего же холодно здесь!
Чего народу Кощеевому надо, так понять и не сумела, но едва ступила на лестницу, как большая часть отстала — только передний мо́лодец так же шаркал, остальные внизу выстроились и головы задрали. Видать, стерегут, чтоб не сбежала.
«Зато хоть с лица не смеются и не чураются», — подумала она, настраиваясь на боевой лад, чтоб не трусить. И пора — у верхней ступени ратные стояли, а между ними высоченные двери. Тяжёлые, в узорах, полностью зла́том покрытые. Поджидает Кощей, знает, что пришла к нему в руки сама. Примет ли? Поможет ли? Отпустит ли потом?
Поку́да поднималась, дыханье совсем сбилось, рябые щёки защипало, запекло, да теплее не стало — только пар изо рта всё гуще валит, словно с ним выходят последние живительные силы. Утёрла нос, чтоб не текло, сделала три последних шага и стала на пороге. Распрямилась, платочек в рукав спрятала, косынку поправила и стиснула зубы, чтоб не стучали так громко, а пар изо рта осел инеем на позолоте.
Отворялись двери в кромешную тьму с рокочущим скрипом, что аж пол под ногами заходил. Медленно, как в первый раз у царя-батюшки в хоромах, да только там, что выйдешь, знаешь, а тут — проще в домовину лечь, чем туда ступить! И темень такая внутри, будто про́пасть, и не ведаешь, сорвёшься ли, если войти осмелишься.