— Мартирос Багратуни... Давид
Сарухани..., — задумчиво произнес император Ираклий. Его могучая
стать расплылась под грузом лет. Он был стар и выглядел безумно
уставшим от навалившихся на него бед. — Вам-то чего не хватало?
— Прости, великий, — робко заглядывая
в глаза, произнес Мартирос, бывший сасанидский правитель Армении.
Он уже один раз предал своего повелителя, шахиншаха, а вот теперь
предал второго. — Наваждение бесовское! Пощади! Век буду господа
молить за тебя!
— Тебя-то я пощажу, — все так же
задумчиво произнес император. — Грех великий лить кровь армянских
князей. Поскольку ты поступил так же по отношению ко мне и не
захотел окунать свою руку в мою кровь и кровь моих сыновей, я не
стану тянуться к тебе и твоим сыновьям. Иди, куда я тебе прикажу, и
я помилую тебя(1).
— Что с ним прикажете сделать, ваша
царственность? — почтительно спросил патрикий Александр.
— В Африку, в ссылку, до конца жизни,
— с каменным лицом произнес император. — И всю его семью тоже. А
вот с остальными...
В Империи не принято было казнить
заговорщиков, церковь жестко выступала против этого. А потому их
участь была куда более горькой, ведь смерть легкая и быстрая
заменялась на смерть мучительную и долгую. В этом куцем огрызке
оставшейся жизни вместе с силами человека постепенно таяла его
надежда, разъедая душу ржавчиной лютой тоски. Император молчал,
обводя тяжелым взглядом собранных перед ним людей. Что он читает в
их глазах? Страх! Страх! Мольба! Страх! Ненависть! Сын брата
Феодора, племянник, обласканный им сверх всякой меры. Он тоже решил
покуситься на божественную власть. И сын Иоанн... Пусть
незаконнорожденный, но сын... Знал, но не донес, а потому виновен.
Жажда власти затмила его разум.
— Он! — император показал на Иоанна
Аталариха. — Отрезать нос и руки. Он неблагодарный, как собака,
поэтому и есть теперь тоже будет, как собака, лакая из миски.
Выслать его на остров Принкипо(2). Не давать теплой одежды, дров и
жаровни.
— А остальные? — почтительно
осведомился Александр.
— То же самое, — махнул рукой
император. Только разошлите их всех в разные места, и куда-нибудь
подальше.
— Проклинаю! — одними губами произнес
Феодор, и это не укрылось от взгляда Ираклия, который даже
вздрогнул от того потока ненависти, что исходил от такого родного
еще недавно человека.