[1]», но
вовремя прикусила язык.
- А так бывает?
- Конечно! Ребенок пережил какое-то
психотравмирующее событие, например, чуть не утонул, сбила машина,
пожар, увидел что-то страшное, кто-то умер на глазах. После чего он
замыкается, отказывается говорить вообще или в определенных
ситуациях. В моем случае лучше вообще!
- Но с такой болезнью тебя отправят в
психиатрическую лечебницу! В такую же специальную школу для больных
детей!
- Нет! Тут главное правильно все
преподнести врачу! Нам нужно выработать общую стратегию поведения и
легенду, и придерживаться ее, верно отвечать на вопросы психиатра.
Я буду общаться с врачом только письменно, главное для меня —
правильно выполнить все тесты на умственное развитие, внимание и
память, и «завалить» тесты, которые могут свидетельствовать о
серьезном психическом заболевании.
Шпайеры в очередной раз смотрели на
меня, разинув рот.
- Эльза! Неужели ты знаешь, что за
тесты они тебе подсунут? Тем более психиатры? Это ведь такая
сложная наука! Тебя сразу раскусят!
- Не раскусят! Я же не буду
изображать из себя душевнобольную! Мне не придется ничего
симулировать, кроме немоты, а если вы при расспросах будете
категорически отрицать всевозможные признаки «болезни Блейлера» или
dementia praecox[2], так и вообще никаких
проблем!
Все, я попала! Теперь нужно срочно
объяснить, откуда я все это знаю. Сослаться на
Крепелина[3], что ли? Ведь он же —
научное светило всей Германии! Кстати, он умер или жив? Не помню.
Блин, блин! Хотя, какой к черту Крепелин, как бы я с его трудами
ознакомилась? Ладно, скажу, что читала книгу Корсакова «Курс
психиатрии», она в Союзе издавалась, и даже кое-что из нее
поняла.
После сложной беседы с «родителями» я
засела за написание пошаговых инструкций для будущей беседы с
врачами. О! Наконец-то у меня было вдоволь бумаги! Как мало надо
человеку для счастья! Написала, какие могут быть вопросы, как на
них отвечать, и, главное, КАК НЕ НУЖНО отвечать. Диагноз шизофрении
мне совершенно ни к чему, тем более в нацистской Германии. Потом
начала набрасывать, уже для себя, линию поведения во время
обследования, обдумывала жесты, мимику, ответы на возможные вопросы
и тесты. Сошлись на версии, что я «замолчала» еще в Союзе, после
того, как стала свидетелем дорожного происшествия — на моих глазах
трамвай задавил ребенка. Первые несколько месяцев я чуть ли не до
визга боялась любого транспорта. Кричала и пряталась за родителей,
если рядом звенел трамвай, плохо спала по ночам, мне снились
кошмары. Потом стало получше, состояние стабилизировалось, но
разговаривать категорически отказывалась. Да кстати, именно после
этого я полностью перестала реагировать на разговоры о религии и не
стала ходить в церквь.