Рядом с мешком лежали боевой топор, два коротких метательных
копья и свёрнутый плащ, видимо, на случай непогоды. Щит, после
недолгих поисков, обнаружился вывешенным над бортом, вместе со
всеми остальными. Небогато, на самом деле. Очень даже небогато.
— Торбьерн, — позвал я. — А я... Мы раньше в викинг ходили?
— Я-то бывал разок, заглянули к франкам, а ты-то в первый раз, —
добродушно ответил кузен, перемалывая челюстями ржаную лепёшку.
Это многое объясняет. И бедность моего снаряжения, и пропущенный
в голову, и даже отношение со стороны других викингов. Этакое,
покровительственно-снисходительное.
— Ты не переживай, — заявил один из наших соседей, кажется,
Вестгейр, пузатый старый норвежец. — Успеешь ещё пограбить, найдём
вот монастырь какой-нибудь. И славу ещё успеешь стяжать.
Я задумчиво кивнул. Именно этим я и планировал заняться, как
только немного освоюсь.
— Это уж точно! Славы на всех хватит! Только её вовремя брать
надо! — поддакнул Кнут, широкоплечий одноглазый воин, с виду чуть
старше нас с Торбьерном. — Видал я вот таких как ты, которые в бой
рвались поскорее, за славой. И что? А и ничего.
Он, видимо, ожидал, что я начну спорить. Но мне тут спорить было
не с чем. Я прекрасно знал, как это бывает, и сам не раз видел
подобных новичков, поскорее рвущихся убивать.
— Кого нужно, того слава сама найдёт, — буркнул я.
— И верно! — закивал Кнут. — Как норны сплели, так и будет.
Главное, честь блюди.
— Ха, здорово ж тебе этот сакс мозги вправил! — засмеялся
Торбьерн. — Ты бы раньше так не сказал!
— А я не помню, какой я раньше был, — сказал я.
— Вот теперь-то точно видно! — хмыкнул Вестгейр. — А то всё в
бой рвался, да с кем покрепче. Оно желание-то хорошее, достойное, а
видишь, как вышло-то.
— Хочешь научиться чему-то, бейся с сильным противником, — хмуро
произнёс хёвдинг, услышавший нашу беседу. — Только тут, в
Нортумбрии, сильных нет. Зато хитрых полно.
Я покосился на него, очевидно, самого опытного викинга на всём
корабле. Тоже верно. Пиная слабых, невозможно чему-то
научиться.
Как я понял, тут вообще у каждого мужчины, кроме очевидных
роста, силы, возраста и прочих параметров, имелись ещё три
принципиально для меня новых. Слава, честь и удача. Все из них
пусть и были неосязаемыми, но всё равно считались неотъемлемой
частью воина. Каждый поступок немедленно взвешивался на весах
общественного мнения и признавался честным или нечестным, причём
это очень сильно отличалось от знакомой мне гуманистической
морали.