Вика не утерпела и тут же показала
матери драгоценную книгу. Они заохали над ней, а я опять с тоской
подумал о том, что вещь, судя по всему, действительно ценная, а я
отдал ее, можно сказать, за красивые глаза.
Книга произвела на Викину маму самое
благотворное впечатление. Она наговорила мне кучу любезностей,
незаметно перейдя на ты, и побежала хлопотать на кухню. А Вика
оглядела меня скептически с головы до ног и фыркнула.
— Ну пойдем, что ли. Глянешь на мое
богатство.
Мы вошли в комнату, одну стену
которой занимали книжные полки: сотни книг в разноцветных
переплетах. Возле окна стоял дубовый стол. На полу лежал пурпурный
ковер. А возле другой стены помещался диван, на котором валялся
белый медведь. Волнующе пахло какими-то пряными духами.
— Ну что остолбенел, проходи, —
сказала сзади Вика, подталкивая меня в спину. — У отца больше, но
зато эти — в полном моем распоряжении. Смотри сам.
Я со значительным видом прошелся
вдоль полок. Книги все были толстые, в крепких переплетах. Многих
имен я не знал, однако, Дюма, как в насмешку, бросился в глаза
сразу. Я так и замер, уставившись в него: «Три мушкетера», как и
заказывали. Вика истолковала мой взгляд по-своему, выдернула из
плотного ряда коричневый том и вручила мне с невинной улыбкой. Я
машинально взял, побагровев от возмущения.
— Что, не то? — встревоженно спросила
Вика. — Это хорошая книга, я читала.
— В первом классе?
— Нет, в третьем, а что?
— Да так, ничего...
— У меня есть еще «Графиня де
Монсоро».
— С чем тебя и поздравляю. А
«Колобка» случайно нет?
— «Колобка» нет, — обескураженно
призналась Вика.
— Жаль.
— Есть «Незнайка на Луне».
Я посмотрел на нее. Лицо — серьезное,
глаза — наивные. Не улыбается. Осторожно поставил Дюма на место,
обвел полки скучающим взглядом:
— Нда-а... Ну а Герберт Спенсер у
тебя есть?
— Что, что?
— Не что, а кто. Философ такой,
английский. Герберт Спенсер.
— А ты что, увлекаешься
философией?
— Ну так есть? Или нет?
— Нет. Может быть, у отца. Хотя
навряд ли.
— Жаль. Ну, а Ницше?
— Не поняла.
— Ницше есть?
— Ну ты даешь. Он же этот...
фашист.
— Что ты говоришь, — саркастически
сказал я. — А я и не знал. Так есть или нет?
— Нет, — озадаченно сказала Вика.
— Жаль, очень жаль.
— Да ты хоть сам-то их читал:
Спенсера, Ницше?
Я посмотрел на нее со строгим
удивлением, словно она спросила, чищу ли я зубы? (Правду сказать, и
это я делал не всегда.)