Сцена казни колхозных активистов меня
развеселила. Забавно было видеть, как засуетились все эти Мишки,
Степаны, Марьи, когда «люто вздыбилась старая жизнь». У меня даже
почерк в этом месте изменился — крупно стал писать, по-пролетарски
размашисто, с комсомольским напором!
Отдать это Вике? Ха. Ха. Ха.
Последнюю тетрадку я швырнул об
стену, и она раскрылась на четырнадцатой главе. На миг меня
скрючило мрачное предчувствие. Потом я вспомнил про Викины книги и
ногой подвинул к себе портфель.
Вместе с Мопассаном Вика положила в
портфель и Френсиса Бэкона, английского философа. Я отложил
француза и открыл Бэкона, словно сама Вика подглядывала за мной,
проверяя, каковы мои истинные интересы. Через несколько минут я
окоченел от тоски. Англичанин был строг и брюзглив. Он поучал с
чисто британским упрямством, совершенно не задумываясь, какое
впечатление это произведет на читателя. Я сразу представил себе
высокого худощавого старика с тонкими губами и строгими светлыми
глазами, который строчит вечерами при свечах свои поучения, а за
стеной, в соседней комнате, молодая парочка предается любви, и это
бесит старика, и его гусиное перо скрипит еще яростнее, еще желчнее
становится его мысль.
И все-таки с полчаса я читал философа
и даже сделал некоторые пометки на страницах карандашом не без
мысли о том, что Вика их потом заметит.
Потом я отложил англичанина и
посмотрел с вожделением на книжку француза. Там была запретная
тайна. Там бурлил иной мир, греховный и бесконечно желанный; там
красивая полуобнаженная женщина с черными миндалинами глаз призывно
подмигивала мне и бесстыдно улыбалась; там цинично-остроумные
мужчины пили дорогое шампанское и любили от скуки; там, в богатых
особняках, в полумраке роскошных залов и будуаров завязывался самый
изысканный, самый волнующий, самый утонченный — словом, самый
лучший в мире французский разврат.
Смешно, конечно, но первый раз я
услышал о Мопассане от Китыча. Еще в детстве. Китыч сказал, что
Мопассан написал рассказ о проститутке. Я не мог в это поверить. У
нас во дворе жила распутная, вечно пьяная женщина, от которой
шарахались даже пьяные мужики, тетя Клава, бывшая дворничиха, и я
помню, как она обиделась, когда кто-то посмел назвать ее
проституткой. Писатель, который написал рассказ о проститутке, мог
быть только монстром и только французом. Несколько лет спустя я
услышал это имя в популярной похабной песенке про Садко, который,
отправляясь на дно морское, захватил с собой из необходимого
«гандонов пару дюжину и книгу Мопассан». Еще раз о Мопассане я
услышал от Андре, который подтвердил, что «это крутой мэн», что он
«приятен», и что у него есть «просто оттаскивающие вещи». Понятное
дело, после таких рекомендаций мои ожидания были слегка
превратны.