— Да, — услышал я его недовольный
голос.
— Привет, старина.
— Хелло.
— Что делаешь?
— Собираюсь с мыслями.
— Понятно. Пошли гулять?
— Сейчас? Ты что, с дуба упал?
— Поговорим... Я сегодня... ну, в
общем, Вику знаешь? Черненькая такая, красивая.
— Ну.
— Ну и как она тебе?
— Никак.
— Я сегодня был у нее дома. Тут такое
закрутилось... Ну пошли, прошвырнемся, а?
Слышно было, как Андре зевнул.
— Тебе Милы мало? — спросил наконец
он.
— Сравнил.
— А что тут сравнивать? Обыкновенная
советская телка. Только с гонором.
Я замолчал от возмущения: Вика —
обыкновенная советская телка?!
— Але?
— Да.
— В сущности.
Мы повесили трубки. Я торопливо
переоделся. Хотелось на свободу, на свежий воздух, возбуждение
томило меня.
На улице было уже пустынно. Солнца не
было видно, но верхние этажи самых высоких домов еще пылали желтым
пламенем. Было тепло и тихо.
Я пошел к «Невским орлятам» через
пустырь, в котором копались собаки, вороны и чайки. Возле люков
росла зеленая бархатная травка. Коты обнюхивали ее и осторожно, как
будто брезгливо кусали. Возле «Орлят» стояли Аркашка и Ундер. Оба
были подавлены и злы. Перед ними растекалась большая красная лужа,
и в ней блестели крупные фрагменты бутылки из-под вермута. Все было
ясно и без слов. Я дал им по сигарете. Ундер вяло спросил, есть ли
у меня деньги. Узнав, что нет, так же вяло кивнул головой. Говорить
с ними было не о чем, и я побрел по высыхающим дворам вдоль
трамвайной линии, за которой начиналось старое садоводство. Время
от времени оттуда доносился лай собак и даже истошные крики
петуха.
На меня нашло какое-то тихое
блаженство. Странно у нас на Народной пахнет воздух после погожего
апрельского дня!
Тут и остро-сырой, волокнистый запах
оттаявшей земли, и сухой, с привкусом пыли и цветных мелков, запах
асфальта, и прелый, густой аромат влажной прошлогодней травы, в
который вмешивается вдруг знакомый и забытый с осени печальный
запах опавших листьев. А мокрые черемухи и тополя источают что-то
до того вязкое, терпкое и сочное, что невольно хочется сглотнуть. И
кажется, ну совсем уже лето, и вдруг — пронзительным холодом повеет
от старого, почти совсем оплывшего сугроба, уже пропавшего под
толстым слоем сочащейся грязи и хранящего кусок злющей декабрьской
стужи. Я иногда ковырял палкой эти грязные наросты, чтобы помочь
Весне.