— С ума сошел?
— Да, — сказал я честно.
— Больно же.
— Да что ты говоришь, серьезно?
— Спортсмен, тоже мне.
Мне вдруг захотелось, чтоб она
взвыла, и я сжал ее кисть, как эспандер, на всю мощь левой руки.
Она опять зашипела и, выдернув руку, стукнула меня по спине
кулаком.
— Дурак!
Ссора? Я схватил ее руку с каким-то
нехорошим сдавленным смешком.
— Пусти, больно!
— Нормально — процедил я, пытаясь
разжать зачем-то ее кулак. Ужас! Со стороны это могло сойти за
драку, но мне казалось еще, что я заигрываю. Я и смеялся на всякий
случай, хотя Мила вырывалась отнюдь не с притворной злостью.
— Пусти говорят, ну Болен!
Я отпустил. Мила, чуть не плача,
разглядывала покрасневшее запястье.
— Совсем больной?! Синяк же
будет!
Я собирался что-нибудь промямлить и
вдруг оторопел: неподалеку, возле голых зарослей бузины и черемухи,
я увидел довольно широкий остов скамьи, явно предназначенный для
пикантных делишек.
— Слава Богу!
— Что «слава Богу»? — спросила
Мила.
— Да так, — сказал я, чувствуя, как
нервный спазм прокатился по груди и застрял внизу живота. — Давай
присядем.
Мила удивилась, но я уже тащил ее
молча по сырым мягким листьям к этому бетонному оазису любви.
Скворца, правда, не было. С соседнего дерева сорвалась с ветки
ворона и, хрипло пожелав нам удачи, улетела прочь. Мы были одни. Я
присел на холодную бетонную перекладину и пригласил Милу. Она
постелила цело-фановый мешок, вынув из него сухой букетик, долго
устраивалась рядом, как будто собираясь проторчать здесь полдня, и,
наконец, вопросительно посмотрела на меня. Я кашлянул, не зная, с
чего начать. Те немногие книги о любви, рекомендованные
Министерством просвещения и родителями, убедили меня, что вместе со
смущением я должен был в эти минуты испытывать сильнейший наплыв
чувств — потрясающий кайф, когда у людей схватывает дух, темнеет в
глазах и они шепчут всякую всячину дрожащими голосами. Вся эта
чертовщина почему-то не срабатывала, хотя момент был подходящий.
Мой разум не только не хотел замутиться каким-то возвышенным
образом, но, кажется, прояснился до предела. Сердце четко
отсчитывало секунды: 9, 8, 7, 6, 5, 4... 1 — всякий раз, когда я
доходил до нуля, какой-то мерзавец в моей душе громко фыркал и
давился подлым смехом. Под такой аккомпанемент я, разумеется, не
мог решиться и зло щипал себя за ляжку, как будто там и сидел этот
смешливый гад.