Да, так вот, повторяю, Китыч был
незаменимый товарищ, я бы даже сказал, он был создан для
товарищества — шумного и вольного... Но если мне было грустно, если
меня томили беспокойные и тревожные мысли, когда весь мир казался
сплетением злых, механических случайностей и меня жгла его
равнодушная, неизменная жестокость, если мне вдруг страстно
хотелось любви и я изнывал в мучительном желании излить кому-нибудь
душу, если мне вдруг хотелось плакать от любви и счастья ко всему,
что окружало меня и наполняло восторгом... тогда Китыч становился
для меня самой неподходящей, скверной личностью.
Он не был циником, напротив, он был
безгранично доверчив и бесхитростен; он не был глуп — первым в
классе все контрольные по математике решал он, и мне самому
приходилось иногда сдувать из его тетради, хотя самолюбие мое
возмущалось ужасно. О его памяти ходили легенды: он запоминал слова
песен с первого прослушивания. Он не был жесток, хотя и видел в
драке высшую доблесть.
И тем не менее, увы, всякий раз,
пытаясь объясниться с ним по поводу любого мало-мальски
возвышенно-отвлеченного вопроса, я внутренне съёживался и
напрягался и страдал, как институтка, потому что Китыч был груб.
Да! Я никогда не считал себя изысканно-утонченной особой;
подружившись с Андре, я даже обнаружил в себе явные жлобские
наклонности; я не эстет и не жалею об этом; по правде сказать, я
люблю сильные и похабные шутки; я часто ругаюсь матом и терпеть не
могу тихих, впечатлительных слюнтяев, которые беспомощность свою
выдают за отменный вкус или особую одаренность; словом — я грешник
из плоти и крови... Но, извините, когда человек способен
расхохотаться с треском лопнувшей молнии на одну и ту же шутку пять
раз подряд...
Например, при Китыче нельзя
произнести слово «яйца» — обязательно он сначала ухмыльнется
мерзко, а потом, несмотря на предельную ясность разговора,
непременно спросит: «Чьи?» Причем, что интересно, этот эффект
повторяется у него из раза в раз, из месяца в месяц и, вероятно,
будет повторяться из года в год, всю жизнь.
Был случай, когда он буквально извел
меня своим постоянством. Была Пасха и, разумеется, пасхальные
крашеные яйца были у всех на устах. Мы с Китычем с утра бесцельно
бродили по дворам. И кто бы к нам ни подходил, кто бы к нам ни
присоединялся, Кит обязательно наводил разговор к пасхальным яйцам.
И когда неискушенный собеседник спрашивал, наконец: ты красил яйца?
— Китыч обрадованно и торжествующе орал: