— Чьи?!
И гоготал на всю улицу. И так раз,
другой, третий... Если случайный собеседник был недогадлив, Китыч
спрашивал в лоб: "Ты красил яйца?" Тот отвечал: да или нет, и
Китыч изрыгал тогда заветное:
— А свои?!
К полудню я был похож на
перевозбужденного неврастеника, и когда к нам подошел подвыпивший,
веселый Пашка и приветливо протянул руку, я заорал, опережая
мучителя:
— А ты красил свои яйца, а?!
И долго-долго истерично, до слез,
хохотал, приседая и притопывая ногами.
То же самое касалось таких слов, как
гондола, палка, спустить, сесть, парикмахер и даже педагог — тотчас
у Кита начинались известные ассоциации, которые, как и врожденные
идеи, казалось, всегда были в нем. Другие слова нельзя было
произносить при Китыче потому, что они очень хорошо рифмовались с
известнейшими нецензурными словами и выражениями. Например, на
вопрос: «где?» очень нетрудно было догадаться об ответе, а на
просьбу «дай спичку» он отвечал неизменно (заменяю одно слово):
«посношай синичку». Поэтому наученные часто обращались к нему так:
«Старик, я уже посношал синичку, теперь дай спичку».
Все это, конечно, пустяки, но ведь
скрипеть вилкой по стеклу — это тоже пустяк.
Любимой поговоркой Кита было: «Что
естественно, то не безобразно». И он действительно не любил разные
условности: общественное мнение презирал и, громко рыгнув за
столом, совершенно не смущался. Начисто лишенный тщеславия и
самолюбия, он пел в любой компании любые песни ужасным своим
голосом, страшно подыгрывая на гитаре, и если слушатели возмущались
и бранились, то он не обижался и безропотно отдавал гитару, но не
подпевать не мог.
Словом, Китыч — это Китыч. Мы с ним
крепко дружили, с детского сада. Все-таки исходила от него некая
сила. Какая-то живительная уверенность в себе, в завтра и
послезавтра; какая-то располагающая беспечность, жизнелюбие и
покоряющая веселая праздность, которую он сам называл казачьей
ленью. Грустил он редко и совершенно язычески, то есть с похмелья
или по другим конкретным поводам, но зато никогда никому не
завидовал и был надежен, как скала.
Да, так вот, он окликнул меня, и я
остановился в нерешительности и даже не без раздражения — Китыч
довольно улыбался, и мне вдруг показалось, что это страшно
несправедливо: почему это одни люди маются всю жизнь, разрешая для
себя каждый день сотни проблем и вопросов, а другие — как Китыч,
например, — живут так, словно перед ними выстлали ковровую
дорожку.