— Отстань.
— Все больные сегодня какие-то, —
пробурчал Китыч. — Аркашка ходит смурной, Юрик тоже. Как денег нет,
так начинается: у всех настроение, у всех нервы! Пашка тоже козел,
говорил ему: давай возьмем хотя бы сухонького... Нет, не смогу, не
могу! Теперь и сам охреневает. Вот и пусть ходит трезвый.
— А тебе бы только нажраться.
— А что еще делать?! — искренне
изумился Китыч, — сидеть на скамеечке? Так выпьешь — вроде и
веселее. А? Ж...па?
Это он ко мне так, ласково. Я же
говорю — Китыч!
— Веселиться можно и без бухала.
— Нельзя, — твердо сказал Китыч. — Ты
вон трезвый, а я что-то не вижу, чтоб ты веселился.
— У меня другое.
— Что у тебя другое? Ну?
— Любовь, — с вызовом, зло сказал я и
копнул землю ногой.
— Тьфу!
Любовь! Это слово не произносилось у
нас на Народной со дня сотворения улицы. Любовь! Было много других
слов, которыми пользовались: втюрился, охуел, свихнулся, положил
глаз, нашел бабца, подклеил телку, охмурил чувиху (тетку, герлу,
бабу, шкуру, шлюшку, сучку, соску и т. д.). Лав, большой лав —
считались уже пижонскими словами. В последнее время еще модно
стало говорить: «Я бы этой отдался!» Или «Я бы эту прочистил и на
сухую». Или «Я бы этой впердолил по самые помидоры».
Любовь! Было что-то запредельно
непристойное, извращенно-упадническое, пошлое и гадко-похабное в
этом слове. И я произнес его на трезвую голову! И не сплюнул, не
сблеванул от отвращения!
Китыч обомлел. Он хохотнул, но как-то
неуверенно; фыркнул, хмыкнул, растерянно заглядывая мне в лицо и не
найдя в нем сочувствия, разозлился страшно:
— Дур-рак!
— Почему это я дурак? — Мне стало
даже чуточку легче, отрадней на душе, когда я увидел, как проняло
этого мастодонта до самых костей.
— Да потому! Совсем свихнулся в своей
физико-математической? У вас все там с уклоном?
— А почему это, собственно, я не могу
влюбиться?
— Да иди ты...
— Нет, я серьезно, почему?
— В кого?!
— Какая тебе разница?
— В Ирку что ли, Облигацию?
— Почему сразу в Ирку? Других что ли
нет? Я влюбился в хорошую девушку. Она красивая, умная...
— Ну хватит, Арт, — почти попросил
Китыч. Казалось, еще немного, и он вскочит, чтобы не слышать эти
бесстыдные слова: девушка, красивая, умная... Он закурил папиросу и
в сильном волнении вытянул из нее огромную тучу дыма. Мне даже
смешно и любопытно стало — бедняга переживал так искренне...