— Ты чего расстроился-то?
— Я не расстроился, — пробурчал Кит,
— просто не люблю, когда... как тебе сказать...
— Изгаляются?
— Во-во-во! Правильно сказал.
Изгаляются.
— А ты что, никогда не любил, что
ли?
— Ой, слушай, заткнись, а?
— Да ты погоди...
— Арт!!!
— Да погоди ты! Я хочу всего лишь
разобраться, понимаешь? Ты только без обид: давай разберемся чисто
теоретически. Ну любит человек, ну и что? Что тут такого-то? Что
страшного?
Китыч вздохнул. Он понял, что я
прилип намертво и придется объясняться.
— Ты хоть раз видел кого-нибудь, чтоб
он это... как ты говоришь...
— Любил?
— Да! — страдальчески рявкнул Китыч,
не в силах произнести заколдованное слово. — Видел?!
Я пожал плечами, вспоминая.
— А Коммунист? Игоря помнишь? Он ведь
выбросился из окна из-за этой... белобрысой... (Коммунистом у нас
прозвали одного худенького, маленького паренька за его невероятное
упрямство и бесстрашие: он мог один броситься на пятерых, если была
задета его гордость.)
— Так ведь он больной! — вскричал
Китыч возмущенно. — Дурак! Псих! Она и сама это говорила.
Ленка-то... Он ее достал. К тому же он был пьяный... По пьяни
знаешь... море по колено.
— А Пашка?
— А что Пашка?
— Пашка, думаешь, Лавасову не любит?
— невинно спросил я. Это был двойной и жестокий, признаюсь, удар.
Все на Народной знали, что Пашка положил глаз на Лавасову, но мало
кто догадывался, что и Китыч готов был положить оба глаза на нее.
Я-то уже давно приметил, как при встрече с этой миниатюрной
симпатичной и стервозной девицей Китыч становился вдруг смешливым
и глупым, как ребенок.
— Ну чего молчишь? — с садистским
удовольствием спросил я.
— А чего говорить?
— Пашка-то...
— Да пошел ты со своим Пашкой!
— А чего ты злишься-то? А, Кит? К
чему бы это?
— Слушай, ты заткнешься или нет?!
Он даже привстал. Беломорина свисала
у него с верхней, ощерившейся губы. Но и меня уже бес обуял:
— Ух, какие мы страшные! Ну чего
взбесился-то? Нормально говорить не можешь?
Неимоверным усилием Китыч загасил
бурливший в нем адский пламень и шумно выпустил пар из котлов:
— Ну и дур-рак же ты.
— Я не дурак. Я хочу знать, почему я
не могу влюбиться, — упрямо возразил я.
— Да влюбляйся ты в кого хочешь. Хоть
в свинью. Я-то здесь при чем?
— А чего ты тогда удивляешься и
возмущаешься?
— Слушай, Арт, — попробовал спокойно
Китыч, — у тебя сегодня крыша поехала, да? Хорошо, бывает. Ну, а
при чем тут Лавасова?