— Пойдем, — попросила она
примирительно после деликатного молчания.
— Иди.
— А ты?
— Не пойду. Ты думаешь, что я им...
все, что ли? Нет, ублюдки, еще не все, еще не кончено.
— Ну, конечно, ну, конечно, не
кончено, а сейчас пошли.
— Да иди ты! — я отшвырнул платок и
выругался матом, — что тебе от меня надо?
Вика вспыхнула.
— Ничего не надо. Скажи спасибо, что
я тебя вытащила оттуда. И не ори. Уж больно ты грозен со мной.
Викинг.
Я вскочил и быстро пошел к школе, не
обращая внимания на ее крики.
— Артур, куда ты? Портфель!
Портфель-то! Что я с ним буду делать?!
Ярость, обида, стыд, отчаянье — все
перемешалось, бурлило, вопило во мне и требовало отмщенья. Викинг,
викинг, викинг, черт возьми. Она сказала: викинг!
Викинг проснулся, но слишком поздно.
У скамейки, на том самом страшном месте, никого не было. Я бросился
в кусты, ломая сучья — никого.
— Эй вы, свиньи поганые, где вы?!
Где, где!!
Из-за угла вышел худенький паренек в
аккуратной голубой куртке и остановился в испуге. Кажется, он
понял, что остановился совершенно напрасно, что это была его
роковая оплошность, и от страха он широко раскрыл глаза. Я учуял
его отчаянный ужас, как голодный зверь запах крови и, оскалившись,
сжав кулаки, пошел навстречу. Паренек как-то слабо пискнул и
попятился, пока не уперся задом в стену. Не дойдя до него двух-трех
шагов, я заорал от избытка адреналина:
— Ну, что уставился?!
— Я не... я не...
— Заткнись, болван, и проваливай, иди
своей дорогой!
Паренек охотно повиновался.
— Стой!
Он послушно остановился и
съежился.
— Деньги есть?
— Что?
— Я спрашиваю: мани? Мани давай,
сволочь!
Я схватил его за отвороты затрещавшей
куртки и затряс так, что у бедняги голова чуть не отлетела, а из
груди вырвался захлебывающийся стон.
— Ублюдок, я тебе говорю или нет?
Мани, мани! Капусту давай!
Паренек завизжал и уткнулся мне
руками в грудь. Я отпустил его, и он ударился спиной и затылком о
кирпичную стену, и тогда я ударил его по лицу. Он охнул, закрылся
руками и медленно и беззвучно сел на землю. Я стоял над ним, тяжело
дыша и не соображая, что делать дальше. Ярость утихла, и вместо нее
пришло удивление. Вот он сидит и хнычет, и я могу с ним сделать
все, что угодно, но мне ничего не хочется. Ни-че-го!
— Вставай, — сказал я устало.
Паренек встал, все еще закрывая лицо
руками, и боком, спотыкаясь, пошел прочь. Мне вдруг стало так жаль
его, что я решил извиниться.