Голубоглазый подходит, я... нет, это
банально. Лучше так: Вика идет с Пушкиным и видит страшную сцену:
прислонившись к дереву, я отбиваюсь от нападающих громил... я
ранен... Или нет, Вика — это Алиса, или Алиса — это Вика? Ну, в
общем, это Вика, но больная туберкулезом лежит в палате смертников,
а я бережно поддерживаю ее голову на коленях и слышу ее прощальный,
задыхающийся шепот.
— Артур, милый, не уходи, слышишь?
Мне страшно, не уходи, пожалуйста.
— Я здесь, я не уйду.
— Милый... Что это? Мокрое... Ты
плачешь? Милый, не надо. Ты — сильный. Ты не должен плакать. И мне
ни чуточку не страшно. Видишь, я тоже викинг. Викингша... Жаль
только, что мы расстаемся так рано. Я так хотела родить тебе
мальчика. Ты ведь хотел мальчика, Артур?
— Да, — говорю я как взрослый, без
всякого стыда, и горячие капли обжигают мне щеки. Я плачу
беззвучно. Я в чем-то раскаиваюсь, какое-то упоительное умиление
перед всем миром, перед Викой захлестывает меня всего, и я целую ее
руки и шепчу: «Прости, прости меня, любимая, за все...»
— Что ты, что ты... за что
простить?
Она тоже плачет, и мы знаем, за что
мне надо простить ее...
Слезы и в самом деле лились из моих
глаз. Я вытирал их, испытывая какое-то непонятное жгучее
блаженство, и все убыстрял и убыстрял шаги, то и дело спотыкаясь о
шпалы.
Или нет! Вика ненавидит меня! Она не
знает, что я спас ее от страшного позора и смерти, пожертвовав для
этого и своей репутацией, и жизнью. Но вот она узнала. Теперь я
лежу на больничной койке с пулевым ранением в грудь. Она сидит на
стуле в белом халате и плачет. Несмотря на жесточайшие муки, я
улыбаюсь запекшимися, почерневшими губами.
— Я рад, что ты пришла. Кажется,
скоро меня ждет большое путешествие. Просто здорово, что ты
здесь.
— Не говори так.
— Хорошо, не буду. Я вообще больше не
буду с тобой спорить, да?
Она кивает, вытирая глаза кончиком
голубого платка, и тоже пытается улыбнуться.
— Не плачь. Все будет о’ кей. Хирург
сказал, что у меня фантастический организм.
— Артур, прости, я ничего не знала.
Меня обманули. Предали. Я... это ужасно.
— Какая разница... Я рад, что ты
здесь, вот и все. Остальное не важно. Ты знаешь, на перроне принято
говорить самое главное. Так вот, перед... путешествием (мне ужасно
нравилось это слово — путешествие, так строго, мужественно
обозначающее смерть) я хочу сказать... Я был груб с тобой,
прости... Я...