— Что ты делаешь? — промямлила она,
вяло пытаясь высвободиться. — Что ты хочешь? Отведи меня домой,
зайчик...
— Заткнись, — грубо сказал я, и
тетка, словно услышав знакомый сигнал, перестала
сопротивляться.
Я помял ее грудь и живот, потом
расстегнул ее кофточку. Под ней был грязный белый лифчик. Я пощупал
его. Тетка стояла безмолвно и покорно, шумно и глубоко дыша через
нос. Грудь у нее была дряблая и желтая. Я стал выковыривать ее
из-под лифчика онемевшими пальцами, и тут она схватила меня за
руку:
— Нет!
Я жутко испугался, так что даже
пукнул, и готов был дать деру. Но тетка не выпускала моей руки, она
как будто даже забыла про нее; в лице ее появилось что-то
расплывчато-плаксивое и мокрое.
— Не надо, не надо, не надо, — заныла
она бессмысленно, сжимая мою кисть.
Я затравленно огляделся — никого не
было вокруг — и вырвал руку.
— Что «не надо»? — глухо прикрикнул
я. — Молчи! Все нормально, ты только молчи. Я помогу тебе, поняла?
Тебе помочь? Я выведу тебя...
Бормоча лихорадочно эти слова, я
опять полез в ее грудь, теперь уже более настойчиво, потом пощупал
ее попу и ноги — тетка хихикнула и вдруг прильнула ко мне; я
дотронулся до ее щеки губами — стало кисло и солено, и я
почувствовал ее слюнявые губы на шее. Я оттолкнул ее, она нелепо
взмахнула авоськой и упала на задницу; из-под юбки я увидел розовые
длинные панталоны. Вдруг она заголосила. Я схватил портфель и
бросился бежать...
Бог мой! Давно я так не бегал. Весь
путь до Народной я промчался минут за пять. Во дворе я наткнулся на
Китыча, Пашку и Юрика, в компании каких-то малолеток. Китыч что-то
бренчал на гитаре, Пашка подсказывал ему аккорды. Мой вид всех
развеселил. Решили, что я бежал из ментовки, потом — от бабы,
потом — от бандитов... Удивительно, но мне совсем не хотелось
ничего сочинять. Я закурил Китычин «Беломор» и отмалчивался от
всех расспросов, пока меня не оставили в покое. Слишком много
всего было за день. Слишком много. Так недолго и свихнуться.
Странно, но стоило мне закрыть глаза, как в сознании всплывал один
и тот же образ: это была не Вика и даже не гопники, которые набили
мне сегодня рыло; это была пьяная баба на железнодорожной насыпи с
беспомощно раскинутыми ногами, и, черт побери, я чувствовал, что
готов отдать что угодно за то, чтобы попробовать всю эту сцену еще
раз...