Это было в очереди за молоком, в
магазине. Очередь была не маленькая: женщины, бабульки, мужички.
Еще там стояла девушка с каштановыми пышными волосами, и мы с ней
уже успели несколько раз переглянуться, как это часто бывает в
очереди — с интересом, но как будто равнодушно, и я уже успел
принять цинично-небрежный вид и, разумеется, сочинил уже целую
историю о том, какой здоровский сейчас у нас с ней начнется роман.
Мол, она берет молоко, и я беру три литра, мы выходим из магазина и
идем по улице, а ее уже влечет ко мне невыносимо — ну просто она
уже догадалась, что я необычный парень, и забоялась, что я сейчас
исчезну с бидоном куда-нибудь. Ну вот она и оглядывается на меня, и
тормозит, и подходит, чуть ли не плача от уязвленной гордости: ведь
за ней всегда бегали мужики, а тут приходится самой... приставать,
что ли, ко мне, словом, навязываться в знакомые. А я уже, кажется,
получил премию Ленинского комсомола и гонорар и знал, что она не
прогадала, что подошла, но тем не менее улыбаюсь в недоумении: мол,
в чем дело, мисс? А она и не знает, в чем: просто я необыкновенный,
просто она хочет отдаться мне сейчас же, но как об этом сказать?
Мне очень нравится этот момент: когда женщина очень хочет мне
отдаться и не знает, как об этом сказать. Я, можно сказать, любуюсь
в этот момент и женщиной, и собой. Ни за что не признаюсь, что тоже
хочу трахаться. Пусть сама об этом скажет. А еще лучше — покажет,
как она это умеет делать. А потом уже и выяснится, что я лауреат
премии Ленинского комсомола, а может быть, и нобелевский лауреат
(если женщина классная). Ну вот, а потом я и наступил на ногу этому
старому уроду. Урод завопил, что я дурак и слепой. Как будто в
говно меня ткнул. Я так вскипел, что чуть не задохнулся: стою и
смотрю на него, как немой, а он орет, а рядом ОНА, и я чувствую,
что сейчас буду бить поганого старика до смерти, но вместо этого
писклявым голосом кричу что-то вроде: да как вам не стыдно! Да как
вы смеете! Да я нечаянно! И тогда уже понял, что пропал, что
унизился навеки, бесповоротно и — начал ругаться матом, безобразно
и истерично. Что было... Тетки хотели вызвать милицию, продавщица
визжала; ОНА смотрела на меня с таким ужасом, что я обозвал ее
паскудой и грохнул бидоном об пол... Такое не забывается до самой
смерти. Мне кажется, что если бы я украл деньги у соседа, или
покалечил бы в драке товарища, или соврал под присягой — то и тогда
страдал бы меньше и не так долго.